Джеймс Лонго - Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии [litres с оптимизированной обложкой]

На деревенской площади стоял памятник убитым в Первую мировую войну солдатам. Как и на многих других каменных и деревянных памятниках и в Австрии, и во всем мире, на нем были написаны имена павших. Первыми шли имена эрцгерцога Франца-Фердинанда и герцогини Гогенберг [443] Pauli , 303. . Замок был хорош и удобен, но с ним не было связано ни одного счастливого воспоминания, как с Конопиште.

Через полтора года после перемирия Европа утратила иллюзии. Адольф Гитлер все еще служил в остатках немецкой армии. У него не было ни другого дома, ни другого места для оттачивания политических навыков. Сначала он охранял российских военнопленных и железнодорожную станцию в Мюнхене, а потом был отобран для обучения политической агитации и публичным выступлениям. Преуспев и в том и в другом, Гитлер получил приказ наблюдать за революционной деятельностью в армии и вне ее [444] Hauner , 17–18. .

В один из пивных залов Мюнхена, на собрание крошечной Немецкой рабочей партии Германии, Гитлера отправили с указаниями: держаться как можно неприметнее, одеться в гражданское, обратить внимание на любую революционную пропаганду и незаметно исчезнуть. Он повел себя совершенно иначе. Его разъярил какой-то высоколобый профессор, ратовавший за союз немецкой Баварии и Австрии. Гитлер буквально взорвался: он атаковал словами, высмеивал, издевался, унижал оратора и заставил-таки его замолчать. Бывал он и в других местах, где проводились партийные собрания, в том числе и в огромном Хофбройхаусе. Там он произнес пламенную речь перед более чем сотней внимательных слушателей. В секретном полицейском отчете особо отметили его «выдающиеся ораторские способности» [445] Ibid., 18. Служа в армии, Гитлер обучался ораторскому мастерству ( Ronald Hayman . Hitler & Geli. P. 58–59). .

Такая реакция стала настоящим сюрпризом для Гитлера [446] Гитлера с трудом слушали его соседи по комнате и обитатели ночлежек для бездомных, а теперь он получал исключительно восторженные отклики на свои выступления. . Через три дня он официально вступил в эту маленькую партию, ставшую своеобразным политическим клапаном для его ярости, расизма, ораторских навыков [447] Hauner , 18. . Потом он писал, что с 1919 по 1923 год он ни о чем, кроме революции, не думал [448] Range, Peter Ross . 1924: The Year That Made Hitler, 117. Little, Brown & Company, New York, 2016. .

Адольф Гитлер был уверен, что партия пригодится для возрождения Германии и ее сплочения против политических и военных недругов [449] Hauner , 19. Гитлер не сомневался, что Австрии нужна совершенно новая политическая сила, но, лишь вступив в Мюнхене в небольшую Немецкую рабочую партию, он смог подчинить своей воле настоящую политическую партию. . Вскоре она стала называться Национал-социалистической рабочей партией Германии, а Гитлер заделался там главным оратором и 24 февраля 1920 г. в Хофбройхаусе представил ее политическую платформу. Ему с восторгом внимали две тысячи человек. Любой из живших в Вене в одно время с Гитлером без труда узнал бы его излюбленные темы. Но он буквально воспламенился, когда заговорил об объединенной Германии, апеллируя к скрытым страхам, предубеждениям и стремлениям своих слушателей. Гитлер призывал вместе с ним идти к великой Германии, чьими гражданами могут стать только люди немецкой крови [450] Ibid., 20. С самых первых дней Гитлер строил свое восхождение к власти на антисемитизме, яростном неприятии иммиграции и постоянных отсылках к национализму. .

Гитлер и не думал скрывать свой ярый антисемитизм, несмотря на то что евреями были его друзья в венском мужском общежитии, командир, наградивший его Железным крестом, врач, который ходил за его умиравшей матерью [451] Ibid., 18, 21. . И в конце концов он обрел благодарную аудиторию. В марте, демобилизовавшись из армии, он с головой ушел в работу в партии, которая стала широко известна под названием нацистской. В то время почти никто в Германии и уж точно никто в Англии и слыхом не слыхивал об Адольфе Гитлере.

Но об осиротевших детях Франца-Фердинанда слышали точно.

Герцога Портлендского (Уильяма Кавендиша Бентинка) не оставила равнодушным весть об их изгнании из Конопиште. Сначала он думал, что это всего лишь бюрократическая ошибка, но в то же время опасался, не отомстили ли Габсбургам таким образом. Герцог Портлендский написал чехословацкому президенту Масарику: «Прямой секвестр дома и поместья в Конопиште был незаконен ввиду морганатического брака эрцгерцога» [452] Cavendish, William Duke of Portland (Уильям Кавендиш, герцог Портлендский). Письмо к Томашу Масарику, 2 августа 1919 г., Артштеттен. . Президент ответил лично: «Собственность, о которой идет речь, была отобрана для предотвращения ущерба, который могут принести жители окружающей местности… по миновании опасности дети эрцгерцога смогут возобновить владение домом и тем, что в нем находится… поместье же будет приобретено государством с выгодой для детей» [453] Ibid. .

Письмо Масарика посулило сиротам зыбкую надежду, но в последние дни жизни Гогенбергов в Конопиште произошло нечто более определенное и радостное. София и Ностиц-Ринек вступили в переписку и так, по переписке, влюбились друг в друга [454] Nostiz-Rieneck, Count (граф Ностиц-Ринек). .

Через полтора года после изгнания София, Макс и Эрнст вернулись в Чехословакию, но не к себе домой. В 1920 г. в Квассице, поместье дяди Туна, отпраздновали свадьбу Софии и Фрица. Они с мужем стали владельцами большого особняка в Праге, загородных поместий и домов. Максимилиану и Эрнсту было разрешено присутствовать на церемонии, но потом они должны были немедленно уехать из страны. Новобрачная осталась в Чехословакии и начала новую, семейную жизнь [455] Ibid. .

До свадьбы Софии с тетей Генриеттой разрешили съездить в Конопиште, где они надеялись найти какие-нибудь материнские платья, чтобы принарядить Софию на торжество. Возвращение оказалось болезненным. Прежние слуги все так же работали в поместье и встретили их очень тепло, а вот суровые охранники не спускали с них глаз. Софии не разрешили даже потрогать ни одну вещь ее родителей. Сокровищ семьи больше не было на своих местах. Кое-что вообще пропало [456] Ibid. . И за Софией, и за теткой бдительно следили, но по наспех нацарапанным запискам и перешептыванию с бывшим поваром она поняла, что семейство президента Масарика орудовало в их доме, как на складе. Его жена, урожденная американка, разгуливала по парку в шубе герцогини Гогенберг. Его дочь позаимствовала седло и аксессуары для верховой езды, принадлежавшие Софии. Это было последнее, что подарили ей родители. Единственная дочь Франца-Фердинанда увозила из дома своего детства только пару собственных туфель, немного белья, но ни одной материнской вещи [457] Ibid. .