Жак Пауэлс - Правда и ложь истории. Мифы и тайные смыслы ХХ века

В 1830 году революционной буржуазии было еще легко отправить восвояси несолоно хлебавши своих товарищей по революции из низших слоев, после того, как те оказали им свои услуги. Но в 1848 году впервые дела пошли совсем по-другому. В Париже, Вене, Берлине и других городах, где разгорелась революция, плебеи-революционеры выступили с такими словами, делами и планами, которые пришлись вовсе не по душе их буржуазным собратьям-революционерам и даже напугали их до чертиков. Некоторые требования пришлось волей-неволей принимать, например, об отмене рабства во Франции, но по мере того, как революция под давлением снизу становилась все более и более радикальной, буржуазия поняла, что с этим пора кончать.

Во Франции новая буржуазная революционная власть послала войска на усмирение наиболее беспокойных и опасных «повстанцев»-плебеев. В конце концов они организовали государственный переворот, который привел к власти еще одного Бонапарта, как черта из табакерки, для того, чтобы защитить интересы буржуазных «благородных господ» от тех, «кто был никем». В Германии и империи Габсбургов первоначально революционная буржуазия была так травмирована радикализмом революционных плебеев, что она встала на сторону тех самых войск, которые имперское правительство использовало для подавления революции.

С 1789 по 1848 год буржуазия и плебеи были революционерами-союзниками в классовой борьбе против дворянства и духовенства. Но страх перед радикальными революционными устремлениями городских рабочих в 1848 году — das tolle Jahr, «безумном году», как его стали потом называть в Германии — заставил европейскую буржуазию отказаться от своего революционного прошлого. Она присоединилась к дворянству и духовенству в в консервативном, контрреволюционном и антидемократическом лагере, чтобы создать общий фронт против трудящихся и всех остальных народных масс. Отныне возникло партнерство или «активный симбиоз», как его назвал австрийско-американский экономист и политолог Йозеф Шумпетер, из двух имущих классов, партнерство, общим врагом своим считавшее трудовойнарод, причем не только «независимых» ремесленников, но и прежде всего становящихся все более многочисленными наемных работников — пролетариат. Традиционный высший класс, владеющий землей, политически консервативное и часто клерикальное дворянство и верхушка среднего класса, промышленная и финансовая высшая буржуазия, которая была политически либеральной и в философском смысле свободомыслящей, отныне составляли единый высший класс, единую «элиту». Они стали истеблишментом. Несмотря на то, что между ними существовало немалое количество различий, их объединяли общие страхи и презрение к плебеям и, особенно, к пролетариату, к «злым массам», к опасному классу, угрожающему их привилегиям.

После 1848 года европейское дворянство, церковь и буржуазия трепетали от мысли о революции, в которой руководящую роль будет играть пролетариат. Ведь это была бы социальная революция, которая устроила бы подлинный переворот в установившемся полуфеодальном-полукапиталистическом экономическом и политическом порядке.

Символом такой революции отныне стал красный флаг, за которым в 1848 году следовали парижские плебеи. То, что страх перед таким революционным сценарием не был беспочвенным, подтвердилось уже относительно вскоре после 1848 года, когда красные флаги в 1871 году поднялись над баррикадами Парижской Коммуны — «восстания рабов-варваров» (по словам Ницше), которое не без труда удалось задушить в ходе кровопролития.

Парижская Коммуна стала плодом войны, а именно, франко-прусской войны 1870–1871 гг. Это сценарий, который потом повторится в 1905 году, когда русско-японская война приведет к революции в Российской империи Романовых — еще раз демонстрируем уже упоминавшуюся ранее диалектику революции и войны. Мы уже видели, как революции ведут к войне, но почему войны рождают революции?

Вооруженные международные конфликты означали славу для аристократических генералов, вроде Гельмута Граффа фон Мольтке и коронованных особ, вроде прусского короля Вильгельма I, который в 1871 году в Версале стал императором всей Германии. И они приносили огромные прибыли промышленникам из высших слоев буржуазии, таким, как Альфред Крупп, поставщик пушек и других видов вооружения. Но для простых людей, которым и без того уже было очень трудно, война приносила смерть и неописуемые страдания. Как Маркс объяснил это в своей теории распределения: войны имеют тенденцию делать страдания пролетариев невыносимыми, в чем последние видят вину «сильных мира сего», что в итоге и доводит их до попытки свергнуть устоявшийся порядок. Это уже другая сторона диалектики революция-война: революция ведет к войне, но и война ведет к революции. В период 1914–1918 гг. разразилась гораздо большая война, чем франко-прусский конфликт 1870-71 гг., и она привела к гораздо большей революции, чем Парижская Коммуна, а именно, к Революция в России.

Для дворянско-буржуазной элиты угроза со стороны класса пролетариев после трагических событий 1848 и 1871 годов вовсе не исчезла. Напротив, она становилась все сильнее и сильнее. Пролетариат, изначально бесформенная масса без программы, идеологии или способных лидеров, во второй половине 19-го века вырос в дисциплинированное рабочее движение, хорошо организованное в собственные политические партии. И большинство этих партий выступало под знаменами революционного социализма Карла Маркса, что означало, что они стремились к полному свержению существующего порядка. Эти социалисты беспрестанно «мучили» дворянство и буржуазию конкретными требованиями, демократический характер которых едва ли можно было отрицать, например, расширение избирательного права, повышение тогда еще крайне низких заработных плат, улучшение условий труда, запрет на детский труд и так далее. Социалистические партии получили поддержку со стороны профсоюзов, которые не стеснялись использовать грозное оружие стачек. То есть, социалисты стремились одновременно к тому, чтобы революционным путем изменить существующий порядок и боролись за политические и социальные изменения внутри этого порядка, а именно, за изменения в демократическом смысле.

Архиконсервативное дворянство и духовенство уже с 1789 года проявили очевидное отвращение к демократии. После 1848 и 1871 годов и либеральная буржуазия также разлюбила революцию, а вместе с тем и связанный с нею идеал демократии. Это вполне понятно. Для большей демократии, в социальном смысле, например, нужны более высокая заработная плата и более короткий рабочий день, а для этого они, «работодатели» городской и сельской рабочей силы, должны будут оплатить расходы. Ну, а от еще большей демократии в политической сфере, например, от всеобщего избирательного права или даже от ограниченного расширения права голоса они, конечно, не могли ожидать ничего хорошего. Ведь на самом деле элита составляла настолько незначительное меньшинство, что она не имела ни малейшего шанса выиграть выборы, на которые были бы допущены и широкие народные массы. Демократия была не в интересах дворянства и буржуазии.