Жан Ломбар - Агония. Византия

Восстание тогда поколебалось. Не имевшие труб в отчаянии ринулись вперед, не понимая причин недейственности гремучего огня, на который столь уповали все они. Еще больше недоумевало — почему Православные и Зеленые прибегли к оружию, убивавшему их самих с неслыханными дотоле взрывами и грохотами — войско Константина V и устремилось, чтобы изрубить их всех.

Случилось тогда яростное сплетение бойцов, краткие схватки, поверженные тела. Акафист затихает в скрещении тяжелых палиц, простых кинжалов, золотых секир, всякого смертоубийственного оружия. Передвигаются гетерии, треугольниками врезающиеся в уцелевших Зеленых, которые отвечают со страшной силой. И, как подкошенные, падают исполинские красавцы воины с раздробленными шлемами под сплющенным клибанионом. Мозги выливаются из размозженных черепов, и потоками струится кровь из горла от единого взмаха лезвия. Вонзаются в тела стаи дротиков, с легким трепетом рассекающих короткие пространства. Копья густо протягиваются к животам, и проворные кинжалы отражают их, перерубая древко! Беспорядочно отходят Зеленые и Православные, оттесняемые к Управде, Виглинице и Евстахии, вокруг которых руки, груди, лица смыкаются в бастионы, постепенно разрушаемые непрерывным натиском войск. С высоты глубоко никнет стан Солибаса, опушенный широкой бородой. Сотни ног топчут опрокинутого Сепеоса. Гараиви, бившийся прямо под Виглиницей, держащей неизменно раскрытое Евангелие, следует за Сепеосом, братски разделяя с ним поражение, окунающее их в непроглядную тьму. Издавая прерывистые вопли, начинает растворяться бегство в опустившемся вечере, печальном и бледном — в вечере, где желтое солнце вздувает тучи, подобные овальным щитам, поднятым друг над другом в победном сиянии кичливого оружия, упившегося кровью и обагряющегося ею над пылающим городом. Голубые снова напали на отступающих Зеленых и убивали их в закоулках, ямах, на порогах лавок и домов, где те отчаянно защищались. Повсюду шла резня, беспощадная бойня, избиение поодиночке! Измятые ударами, совершенно ослепленные Сепеос и Гараиви не видели, как схватили Управду тысячи рук, сорвали его с трона, погрузившегося в груду мягких тел, разлучили с Виглиницей, все еще хранившей Евангелие, и с Евстахией, красная драгоценная лилия которой нежно мерцала в ниспадавшей ночи. Обеих уносили Зеленые и Православные, безумно пьяные угаром битвы.

Возносясь над своими спасителями, бежавшими к пустынному Лихосу, едва лишь различали они бледные звезды, теплившиеся блесками над Византией. Босфор, открывшийся с одной из высот, едва воздымал свои искрометные пучины. Словно зарницы трепетали на звездами усыпанном чреве Пропонтиды. Святая Премудрость не успевала ударять в свою симандру, но смолк трезвон монастырей и храмов Православия. Лишь симандра Святой Пречистой гудела звоном медленным и тонким, и Гибреас скорбно благословлял тихими движениями с порога нарфекса, печально качая головой. Он источал светозарный эфир, обвивавший всего его необычной пеленой и казавшийся как бы испаряющимся золотом. Утопали вдали оба храма — один всеми девятью главами, другой срединным куполом — возвышались в своей непреложности, которую главный крест бороздил двумя чертами, вертикальной и горизонтальной. Рядами воинов и коней тянулось к Святой Премудрости войско Константина V. К Святой Пречистой поднимались разбитые Зеленые и Православные. По направлению к Великому Дворцу бичи, бичи и бичи, подобно лианам, колышимым бурным ветром, трепетали на зеленеющем небе своими длинными концами, потрясаемыми в упоении выигранной битвы. Лишь серебряный венец Солибаса бледно мерцал на фиолетовом небе, одинокий и словно затерянный. Без Солибаса, лишенного рук, венец этот не был больше символом единения племен эллинского и славянского, не вещал о торжестве Добра своим непорочным крутом, белизной своей орбиты не свидетельствовал о возрождении Империи Востока. Не знаменовал побед Зеленых над Голубыми, черни над знатными, слабых и бедных над могущественными и сильными. Не был божественным воплощением искусств человеческих в почитании икон, или красоты жизни, продолженной в них и через них. Без Солибаса он утратил всякое значение. В героическом самопожертвовании, в безумном порыве Виглиница и Евстахия хотели вернуться, чтобы спасти Управду новым призывом Православных и Зеленых. Но сгустилась ночь. Мелкий дождь заволок роистые, ясные, блистающие, сапфирные звезды. Тьма окутывала Византию, и они ничего не видели, кроме граней Лихоса, через который переправлялись на плечах поспешавших укрыть их носильщиков, и который вился, чешуйчатый, холодный, в своем узком течении тоскливо напевая бессвязные слова, похожие на человеческие стенания.

Молчальники медленно проходили через Великий Дворец, преодолевая ступени, увенчанные сводами, раздвигая тяжелые занавеси, прикрепленные к серебряным прутам, отворяя двери — слоновой кости, бронзовые и железные — которые, распахнувшись, обнажали пышность зал, населенных сановниками и слугами. Одетые в белые хламиды, в головном уборе багряных скуфий, украшенных овалом павлиньих перьев, шествовали они по четыре в ряд двадцатью рядами, и висели золотом шитые рукава их верхних мантий светло — голубого цвета. Они показались в гелиэконе Халкиды, и по мановению их серебряной вызолоченной лозы умолк обшитый галунами люд. Под ротондой и в преддверии Халкиды мозаика заблистала в свете, который лился из — за открытой занавеси, и замолкли другие, склонив голову и скрестив руки на звездами осыпанной груди.

Молчальники прошли Двор Куртин, окаймлявший Триклиний Схолариев, прошли Трибунал Лихносов, Триклиний Экскубиторов и Кандидатов. Повинуясь тому же знаку лоз, замолкал гул, источаемый устами множества людей, которые вдруг застывали, особенно воины, поспешно строившиеся строгими рядами. Свернув, они по двум лестницам поднялись в гелиэкон другого Триклиния: Великого Триклиния Магноры, который соприкасался с Сенатом между храмом Господним внутри и Святой Премудростью снаружи. Гелиэкон, обширный и выстланный плитами, с севера достигал наружной галереи Великого Триклиния, а к югу удлинялся до садов, откуда море виднелось, чисто — голубое под медленными движениями кораблей с равномерно опускающимися и поднимающимися веслами. Восемьдесят молчальников появились под главным портиком — по имени Емболос, — выходившим в галерею, которая обрамляла восточный фасад Магноры — здания, хотя отдельного от Великого Дворца, но ему подведомственного. Еще раз подала знак их серебряная вызолоченная лоза, и прекратили беседы люди, толпившиеся в зале Магноры, — где под сводом покоился пустой трон, осененный красным мраморным киборионом, — и преклонились с головой в наряде цветных тканей, с грудью, покрытой подобными панцирю большими золотыми ожерельями.