Александр Евдокимов - Бунтари и мятежники. Политические дела из истории России

На все вопросы судьи услышали утвердительные ответы, а при ответе на последний вопрос Пугачев ожидаемо для всех раскаялся в совершенных преступлениях.

Оживленную дискуссию среди судей вызвало распределение подсудимых по «сортам» в зависимости от тяжести их вины. Первоначально такой жестокий способ наказания, как четвертование, планировалось применить только к Пугачеву. Однако некоторые из судей посчитали наказание путем отсечения головы слишком легким для одного из пугачевских сподвижников, яицкого казака А. П. Перфильева. Назначение же четвертования Перфильеву открыло вопрос об изменении наказания самому Пугачеву, как «в высшей степени повинному» в совершенных преступлениях. Стремясь выделить Пугачева из массы других преступников, судьи предлагали для него еще более страшную казнь — колесование. Компромисс все-таки удалось найти: судьи сошлись на том, чтобы не менять Пугачеву меру наказания, но после четвертования останки надлежало положить на колесах и сжечь.

К 3 (14) января 1775 года комиссия из сенаторов Д. В. Волкова и И. И. Козлова, а также руководителя следствия, Потемкина, подготовила решительную сентенцию (приговор). Пугачев и его сподвижники признавались виновными в совершении многочисленных преступлений, в том числе, среди прочего, намерении завладеть государством, государем быть, в участии словом или делом в бунте, сожжении города, села, деревни или церкви. При назначении наказания суд показательно сделал попытку учесть наказ императрицы о соблюдении норм гуманности: приговор был вынесен, «сообразуяся беспримерному ее императорского величества милосердию, зная ее сострадательное и человеколюбивое сердце, и наконец рассуждая, что закон и долг требуют правосудия, а не мщения, нигде по христианскому закону несовместного» .

Тем не менее, приговор оказался весьма суров:

«за все учиненные злодеяния, бунтовщику и самозванцу Емельке Пугачеву, в силу прописанных божеских и гражданских законов, учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь.»

Другим обвиняемым были назначены различные по тяжести наказания сообразно степени их вины: от четвертования, отсечения головы и повешения до телесных наказаний, ссылки на каторгу и лишения чинов. Группа казаков, схвативших Пугачева и передавших его властям, «в силу высочайшего ее императорского величества милостивого манифеста» была помилована и от наказания освобождена.

После проверки приговора императрицей на последнем заседании 9 (20) января 1775 года приговор был подписан присутствовавшими судьями за исключением представителей Синода. Духовные лица, в целом поддержавшие приговор и назначение «жесточайшей казни», ходатайствовали освободить их от подписания сентенции. Они указывали на несовместимость подписания смертного приговора с их духовным статусом. Их просьбы были услышаны, текст приговора был дополнен пояснительной записью, и от подписания приговора они были освобождены.

На последнем заседании суда также были определены особенности исполнения приговора и правила оповещения населения о вынесенных наказаниях. В частности, приговор надлежало исполнить на следующий день, 10 (21) января, «пополуночи в 11 часов» в Москве на Болотной площади («болоте» ). Генерал-губернатор и обер-полицмейстер Москвы получили указания обеспечить порядок и безопасность в месте совершения казней. Сенату предписывалось определить места для отправки заключенных в ссылку и известить об этом местные власти. При обнародовании приговор должен был сопровождаться «Описанием, собранным поныне из ведомостей разных городов, сколько самозванцем и бунтовщиком Емелькою Пугачёвым и его злодейскими сообщниками осквернено и разграблено Божиих храмов, а также побито дворянства, духовенства, мещанства и прочих званий людей, с показанием, кто именно и в которых местах» .

Утро казни выдалось морозным. Но это не отпугнуло людей, желавших увидеть последние минуты жизни самого опасного злодея и изменника, «какого на сей день только видела русская земля» . Вокруг эшафота на Болотной площади собралось множество зрителей. Будущий литератор и министр юстиции И. И. Дмитриев так вспоминал этот день: «Позади фронта все пространство Болота, или лучше сказать, низкой лощины, все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон ее усеяны были людьми обоего пола и различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки карет и колясок. Вдруг все восколебалось и с шумом заговорило: «Везут! Везут!»

Пугачева доставили на площадь на «позорной колеснице» — санях, на которых был устроен выкрашенный черным помост со столбом. Прикованный к столбу Пугачев сидел на скамье, установленной на помосте, и держал в руках две свечи. Остальные преступники шли следом за повозкой. Как только Пугачева и Перфильева возвели на эшафот, судебный секретарь начал размеренно читать сентенцию, подчеркнуто останавливаясь на описании каждого злодеяния. По воспоминаниям очевидца казни, известного мемуариста А. Т. Болотова, внешний вид Пугачева и его поведение ничем не выдавали в нем преступную натуру: «Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишка [торговец или повар. — Прим. автора ] или харчевника плюгавого» .

Из записок Дмитриева известно о последних мгновениях жизни Пугачева: «По прочтении манифеста духовник сказал им [Пугачеву и Перфильеву. — Прим. автора ] несколько слов, благословил их и пошел с эшафота. Читавший манифест последовал за ним. Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!» — При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья» .

Четвертование предполагало последовательное отрубание рук и ног приговоренного, и в последнюю очередь — головы. Такая казнь считалась одной из самых мучительных. Но в этот раз случилось непредвиденное. Болотов запечатлел этот эпизод в своих мемуарах:

«…вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жизнь свою смертной казни не производившего; но, как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! Что ты это сделал?» И потом: «Ну, скорее — руки и ноги».»