Александр Евдокимов - Бунтари и мятежники. Политические дела из истории России

Алексей испросил позволения уйти в монастырь. Отец в свою очередь дал наследнику полгода срока, чтобы тот подумал и сообщил о своем окончательном выборе. Вскоре после этого разговора, в начале 1716 года, Петр I отправился в почти двухлетнюю поездку по Западной Европе.

Конфликт с отцом тяготил и пугал царевича. Воспользовавшись отъездом царя, Алексей под предлогом поездки к отцу в Копенгаген покинул страну и отправился в Вену к свояку — императору Священной Римской империи Карлу VI. Узнав о бегстве сына, Петр I отдал приказ найти и вернуть его. Царевич был обнаружен сначала в замке в Тироле, а после того, как спешно покинул Тироль и снова скрылся — в неаполитанском замке.

Получив приказ возвратить царевича в Россию, в Неаполь отправились опытные послы П.А Толстой и А. И. Румянцев. С ними же Петр I отправил царевичу грозное письмо со следующими словами:

«Буде же побоишся меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лутчую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаеш и возвратишся. Буде же сего не учиниш, то яко отец данною мне от Бога властию проклинаю тебя вечно, а яко Государь твой, за изменника объявлю и не оставлю всех способов тебе яко изменнику и ругателю отцову учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине.»

Царевич получил это письмо из рук Толстого и Румянцева, но оно не смогло побудить Алексея вернуться: опека императора Карла VI позволяла ему противостоять воле отца. Лишь дипломатические уловки Толстого и Румянцева помогли расшатать уверенность царевича в надежности укрытия. В частности, Толстой прибег к помощи местного чиновника, который якобы по секрету рассказал Алексею о планах выдать его в Россию и о том, что решение это было якобы принято на самом высоком уровне — лично императором. Сопровождавшая Алексея в побеге бывшая крепостная Ефросинья Федорова, поддавшись на уговоры послов, тоже стала склонять царевича вернуться в родные края. Алексей успел отправить шведскому королю Карлу XII послание с просьбой приютить его, но, так и не дождавшись ответа, после долгих колебаний дал согласие на возвращение в Россию.

3 (14) февраля 1718 года, практически сразу по прибытии в Москву, царевич встретился с отцом. Петр I поставил Алексея перед фактом — царевич лишался наследства и права на престол. Новым наследником назначался младший сын императора, двухлетний Петр. От Алексея требовали подписать отречение от прав на престолонаследование, присягнуть на верность новому наследнику и полностью отказаться от попыток взойти на престол после смерти батюшки. Алексей письменно дал «клятвенное обещание» «воле родительской во всем повиноваться и того наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать ни под каким предлогом» . В этом же документе царевич признал брата своего Петра истинным наследником престола и скрепил это целованием креста в Успенском соборе Кремля.

В тот же день в присутствии духовных и светских иерархов манифест о лишении царевича прав на российский престол и его «клятвенное обещание» были публично зачитаны. Такая открытость церемонии должна была зафиксировать факт добровольного отказа царевича Алексея от прав на престол и подтвердить правомерность назначения царевича Петра новым наследником престола. Однако этим дело не закончилось. Царя интересовали противники его царствования, надеявшиеся на царевича и способствовавшие его бегству за рубеж. Начались допросы и розыск советчиков Алексея.

Под прямое подозрение попали приближенные к царевичу люди: начальник петербургского адмиралтейства А. В. Кикин, духовник Я. И. Игнатьев, камердинер Иван Афанасьев, мать царевича — инокиня Евдокия Лопухина и многие другие. На допросах, проходивших в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, Алексей назвал всех, кто был вовлечен в его побег. При этом свою роль Алексей определял как зависимую и подневольную. Розыск в суздальском монастыре, куда была заточена Евдокия, показал, что многие насельники монастыря сочувствовали бывшей царице. В их числе оказались любовник Евдокии Степан Глебов, игуменья монастыря Марфа, ключарь Федор Пустынный, несколько монахинь. Более того, поддержку Евдокии выражал епископ Ростовский и Ярославский Досифей. Все они были казнены как участники заговора против царя. Евдокия Лопухина была предана наказанию кнутом и сослана на север, в староладожский монастырь.

После завершения допросов и казней основных преступников Алексей надеялся на дальнейшую спокойную жизнь вдалеке от государственных волнений и перипетий. Об этом он писал своей любовнице Ефросинье Федоровой еще в письме от 3 (14) февраля 1718 года, в день своего отречения: «Слава Богу, что нас от наследия отлучили, понеже останемся в покое с тобою, дай Боже, благополучно пожить с тобою в деревне, понеже мы с тобою ничего не желали, только б жить в Рожествене. Сама ты знаешь, что мне ничего не хочется, только с тобою до смерти дожить» . Ефросинья сопровождала его за границу, ее уговоры стали одной из причин возвращения царевича. Однако Алексея доставили в Россию быстрее, Ефросинья же была беременна, и для нее обратная поездка растянулась до апреля 1718 года. По ее возвращении судьба Алексея была предрешена.

На допросах Ефросинья дала показания, изобличающие царевича в намерении воспользоваться войсками зарубежных монархов и низвергнуть отца с российского престола. От Ефросиньи следователи получили письма, написанные царевичем в адрес сенаторов и архиереев во время пребывания за границей. В них он указывал на свое вынужденное временное отлучение от отечества и призывал не верить слухам о своей гибели. Об этих письмах царевич ранее на допросах не упоминал. Ефросинья вспомнила и о других тайных письмах, которые царевич писал одному из архиереев (к кому именно, она не помнила), а также о многочисленных жалобах на отца своего императору Священной Римской империи.

С ее показаний следователями было записано:

«Сказывал си он же Царевич о возмущении, что будто в Мекленбургии в войске бунт, и то будто он слышал из курантных ведомостей, а по том ей же сказывал, уже де бунт в городах близко Москвы, и то из писем прямых, а от кого не сказал, и радовался тому, и говаривал, вот же Бог делает свое. А про побеге де Царевичев ведали, что он же си сказывал, четверо, в том числе, и Царевна Марья Алексеевна [еще Кикин, Афанасьев и Дубровский. — Прим. автора ], а сказал де си так, что я де хочу скрытца. Он же говаривал: я де старых всех переведу, а изберу де себе новых по своей воле. Он же де когда слыхал о каких видениях, или читал в курантах, что в Петербурхе тихо и спокойно, тогда говаривал, что то не даром, может быть, либо отец мой умрет, или бо бунт будет.»