Виталий Волков - Выстрел в Вене

Серое лицо Кирилла Петровича на миг порозовело.

— А ты что за всю жизнь надумал, Кирилл Петрович, — отца за дело наград лишили? Кто был тот враг? Эсэсовец, или власовец, или какой-нибудь мальчишка из «Гитлерюгенд»?

— А какая разница, сын? Трибунал решал, не мы. И награды — они его, не мои и не твои. Кому из нас оправдать или осудить его, да и его судей? Точка!

Косте запомнился редкий жест отца. Тот положил сыну ладонь на плечо и неожиданно сильно стиснул его. Боль сустава он телом запомнил навсегда. А с ней запомнил требование чего-то там внутри себя, вернуть себе деда, такого, каким тот был. Прошлое в его системе координат поменялось с будущим, что и не так уж глупо, если собираешься на войну.

И вот жизнь съела следующие двадцать лет. Он снова в той же борозде. Должен быть справедливым президент? Заложник истории может вообразить себя ее вершителем, но справедливость — это не в его власти, да и к нему самому история отнесётся ещё бог знает как, и по какому кодексу судить станет, еще не известно.

«Как бы легко мне жилось, если бы я знал, что с дедом обошлись несправедливо. А знать, что от мягкотелости или медлительной тщательности сгинула бы страна в той адской войне, с этим как жить»?

Кирилл Петрович умер, и обнаружились марки под специальными номерами. Костя начал разбираться в их секрете, сравнивать, искать и вышел на след Нагдемана-старшего, раввина из Аргентины, отправлявшего Новикову-старшему ценные марки. Потихонечку он распутал для себя дедову историю. Костя рассчитывал и на приятеля Вадима Власова, и тот даже помог. Только не с просьбой дать доступ к делу Новикова Петра Константиновича — тут Вадим ни в какую, все шуточки да прибаутки, и выражение лица — беглое, не поймать. А когда Власов сам как-то вопросик-другой пробросил, с какой целью товарищ дедом так цепко интересуется, сам Костя насторожился. Вадим, поймав Костину реакцию, больше не настаивал, но уже ближе к отлету в Вену снова он все-таки подошёл с интересом, как бы между прочим. Константину показалось, будто приятель знает о его полете. И вот с волей, собранной в одной точке справедливости, он зашёл в самолёт.

Отец принимал марки от раввина Яши Нагдемана. Раввин не был немецким шпионом — это очевидно Новикову-младшему. И в нынешнем понимании был человек невинный. Но тогда прав был и дед, что отпустил Яшу. Нарушив приговор. И был расстрелян — тоже справедливо, по тем временам судя. А тогда почему раввин, который мог умереть по воле обстоятельств, остался жить героем, а герой капитан Новиков, победитель фашиста, подарив ему жизнь, умер в позоре? Почему раввин живет в богатстве и искупает благодарность перед дедом дорогими посылками? Его сын кружит по миру, как пчела, превращающая пыльцу отцовской славы в мёд хвалы музыкальному таланту, а Петр Новиков не оставил сыну Кириллу даже ордена на память. Вместо ордена и славы — страх перед личным архивом.

Константин был уверен в себе — в нем ни капли зависти к потомкам Яши Нагдемана, и, даже если бы ему предложили, он бы не обменялся ни марками, ни судьбами с Эриком Нагдеманом. Не зависть. Не мелочность — ее он окончательно оставил у берега Днестра. Напротив, справедливость. Одна только справедливость. И не бездарная, личная, а самая высшая! Ведь если раввин Нагдеман так просветлен и боголепен, то как он мог взять взаймы жизнь его деда?

Вот вопрос, который не даёт покоя Новикову-младшему, вызывает несварение его душевного желудка. Эрик Нагдеман должен ответить ему на этот вопрос. Но не талмудически, умненько да словами, а животом, печенью, сердцем, всем творческим духом своим и телом. А потому — пистолет. Пистолет — это шершавая стенка, припертая к спине. Это ни шагу назад для его владельца, для Кости Новикова. Вот только теперь ещё и для девушки по имени Инга? Коллатеральная жертва? Или усилие, которым душа Кости Новикова со щелчком поднимет предохранитель?

Инга не наивна. Округлость ее рта обманчива. Она — опытная журналистка. Она многого не стала рассказывать попутчику по венскому маршруту. Мало ли их, маршрутов, у опытной-то журналистки… И если она пошла на то, что нарушила закон жанра, то не от избытка доверчивости, наивности и мягкотелости, пробудившейся от близости с мужеподобным мужчиной, про которого она мгновенно поняла главное — обаяние мужской неустроенности, гигантской потенции настоящей, без дураков, тяги к идеальному. Находка для женщины, вознамерившейся написать мемуары о времени и о себе…, — близости, которая, что греха таить, успела потревожить низ живота приступами горячего тока. Нет, опытная журналистка разглядела отдельную интригу, историю и даже сюжет. Этот сюжет — не газетный. Он — о ее жизни. И кто знает, кем она станет, куда направится из культурной газеты… Ведь побывала она за какие-то несколько лет после окончания института и «желтой журналисткой» в одной бульварной газете, и расследовательницей светских тайн в другой, и диджеем на музыкальном радио — куда ее сослали за одну ее нехорошую статейку об одной нехорошей «звезде» — и вот, вернулась в большую журналистику через культуру. Ещё пару крутых поворотов в профессиональной судьбе — и мечту юности можно будет воплотить в собственной жизни — стать писательницей и написать мемуары, как писали их выдающиеся женщины, от смелой до экстравагантности мадам де Сталь до умной до отваги Берберовой… Жизнь писательницы обязана представлять собою сюжет. Писателю это не обязательно.

Инга вышла на интервью в строгом, темно-серого цвета, брючном костюме с пиджаком, чуть широким в плечах. Пиджак и выглаженный у щиколоток клёш, тоже не по моде сегодняшнего дня широкий, выдавали не приверженку моде, а обладательницу собственного стиля, испытывающую привязанность к ретро. Костюм идеально обыгрывал ее склонность к полноте, плечистость придавала облику боевитости. На ногах — легкие, без высокого каблука, туфли — кто знает, сколько ей предстоит ожидать рандеву с микрофоном. Да, Эрик Нагдеман слывет среди знаменитостей не эгоманом и человеком с манерами нормального воспитанного человека, мужчины старой школы, пусть и со своими странностями. Он не заставит просто так стоять в приемной молодую женщину. Но что, если его в это самое время посетит муза?

На плече у Инги — две сумки. В одной, что полегче, — диктофон, микрофоны, всякая другая журналистская снедь. В другой, такой увесистой, что лямка впивается в плечо через пиджак, — фотоаппарат с двумя объективами и добротным складным штативом. На штативе — толстая цепочка с замком, как пояс верности. Таскает за собой поясок вместе со штативом. Чтобы какому-нибудь брату-репортеру не повадно было под шумок обменяться с ней своим, копеечным. Может, и не нужная уже вещь, а привычная — ее личный талисман.