Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Участие в этом самом походе коренным образом изменило восприятие Альбринга. Новая фаза в войне началась для него на исходе августа, когда он наблюдал процесс уничтожения немецким подразделением партизан около маленькой водяной мельницы. Их приводили одного за другим, стреляли в затылок [346] Ср. выше описание немецких представлений о том, что выстрелы в затылок – «способ уничтожения, считавшийся визитной карточкой “еврейско-большевистского террора”». – Прим. науч. ред. и сталкивали в канаву. Пока какой-то русский лопатой забрасывал тело хлоридом кальция, на смерть вели уже следующего человека. Альбринг подошел близко и увидел выходную рану в голове. «Да, жестоко, но это конец, – объяснял он Ойгену с тенью самооправдания, – если знаешь, что к этому привело, и сколько бы ни спорили об этом методе, он, – добавлял Ганс, как бы отгоняя сомнения, – несет на себе signa temporis (знамения времени)». Альбринга завораживало зрелище, как завораживало оно немцев, наблюдавших подобные казни в Польше в 1939 г. «Надо все видеть, чтобы знать все и все осознавать», – писал он, не оспаривая справедливость кровавых акций или расовой политики, как и не интересуясь, кем были эти люди. Его захватывало нечто другое – мистерия и мощь лишения жизни: «Что есть то, за что мы цепляемся, и что отбирается и уходит в долю секунды?» [347] MfK-FA, 3.2002.0211, Альбринг к Альтрогге, 30–31 Aug. 1941.

Находившийся в авангарде группы армий «Центр» Фриц Фарнбахер стал свидетелем войны иного рода. 20 июля их подняли по тревоге в 2 ночи, а ему поручили командование артиллерийской батареей, обеспечивавшей прикрытие действовавшим впереди пехотинцам. Как стало ясно с рассветом, тревога оказалась ложной. «Кого-то подобные вещи разозлили бы, – отметил он в дневнике, – но я очень хорошо понимаю пехоту». То и дело оказывающиеся под «чертовски метким» минометным огнем, «солдаты раз за разом становятся все более нервными». Лейтенант штаба 103-го полка самоходной артиллерии, 26-летний Фарнбахер просто делал то, чему его учили. Как артиллеристы, так и пехотинцы входили в отборную 4-ю танковую дивизию и едва успели захватить маленький белорусский городок Чериков. Когда встало солнце того славного дня, молодой набожный офицер вспомнил, что наступило воскресенье, и мысленно произнес слова из 36-го псалма (5–6): «Открой пред Господом путь твой и уповай на Него, и Он сотворит, и откроет, как свет, правду Твою и решение о Тебе – как полдень» [348] BA-MA, MSg 2/1 3904: Friedrich Farnbacher, ‘Persönliches Kriegstagebuch des Hauptmanns der Reserve Friedrich Farnbacher, Panzer-Artillerie-Regiment 103 (seit 12. Jan. 1945 Kommandeur II./Pz. Art. Rgt. 103), für die Zeit vom 22. Juni 1941 bis 8. Mai 1945’: 20 July 1941, 470. .

Снова начались беспорядочные перестрелки, в процессе чего батарея Фарнбахера утратила телефонную связь со штабом. Вскочив в люльку мотоцикла, Фарнбахер отправился на полковой командный пункт и отрапортовал там майору Хоффманну. Их общение прервало появление группы дезертиров из Красной армии с зажатыми в руках листовками, ранее сброшенными самолетами люфтваффе, где перебежчикам обещали хорошее обращение. Об одном сказали, будто тот комиссар и еврей. «Еврея решили расстрелять. В соответствии с приказами сверху комиссаров полагается расстреливать», – коротко отметил событие Фарнбахер [349] Römer, Der Kommissarbefehl; Farnbacher, ‘Persönliches Kriegstagebuch’, 20 July 1941, 471–476. . Обладатель Рыцарского креста майор Хоффманн с репутацией храбреца счел нужным допросить пленного и узнать у него, где спрятались прочие комиссары из Черикова, и велел ординарцу принести «утешителя евреев» – здоровую палку, украшенную разнообразными рунами и советскими звездами. Вынужденный присутствовать вместе со всем штабом, Фарнбахер не мог оторвать взгляд от прибитой к палке красной звезды и смотрел, как та покрывается кровью, пока майор бил пленного по голове. В конечном счете Хоффманн приказал увести еврея туда, где только что похоронили пятерых немецких солдат. У каждой могилы майор из раза в раз бил пленного вновь, пока не отдал команду расстрелять. Для Фарнбахера такое завершение воскресенья стало «самым неприятным» [350] Ibid.; BA-MA, MSg 2/13904, Farnbacher, ‘Persönliches Kriegstagebuch’, 20 July 1941, 471–476. .

Отвращение Фарнбахера к действиям награжденного высокими наградами старшего по званию и положению офицера носило моральный и религиозный характер. Однако он вовсе не противился злодеяниям. 2 июля, когда им пришлось удерживать мост через Березину, Фарнбахер с другом и однополчанином пошли посмотреть на убитых. Пехотный фельдфебель рассказал им, как Советы «зверским образом» резали пленных, добивали их штыками и проламывали черепа прикладами. «Не стоит действительно проявлять тут ложной снисходительности», – заключил Фарнбахер. Он не записал в дневнике, что в качестве акта возмездия его полк предал смерти сотню «партизан». Полтора месяца спустя Фарнбахера удивляла горькая решимость драться оборонявшего одно село противника. Советские солдаты не покидали блиндажи, траншеи и стрелковые ячейки, даже когда все уже было кончено. Некоторые из поднимавших руки, будто бы в намерении сдаться, не сдавались, а бросали под ноги врагу ручные гранаты. «Можно понять пехоту, когда они просто кончают всех русских, которых встретят», – приходил к выводу Фарнбахер. Пока одни солдаты добивали отказывавшихся сдаться красноармейцев, остальные методично поджигали в селе дом за домом [351] BA-MA, MSg 2/13904, Farnbacher, ‘Persönliches Kriegstagebuch’, 2 July and 13 Aug. 1941, 681, 2349–2350; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 259. .

По мере того как часть за частью осваивала для себя этот подход к ведению войны, немецкие солдаты отмечали в письмах и дневниках новые нормы, усвоенные ими на Восточном фронте: за изувеченные трупы немцев они не брали пленных; за снайперов уничтожали сотню за одного; виселицы стояли в каждом селе, в каждой деревне. Пытаясь описать происходившее Ойгену Альтрогге, Ганс Альбринг не находил слов и пользовался художественными и религиозными аллюзиями:

«Просто быть живым уже кажется даром Господним, и я даже не хочу возносить словесную благодарность, если мы переживем эту пожирающую человека и жизнь оргию в России с руками и ногами и не свихнувшись. Вид зверски обезображенных трупов в такой же, как у тебя, форме врезается в весь строй твоих мыслей. Но и зияющие лица повешенных, ямы, полные расстрелянных, – картины мрачнее, чем самое мрачное у Гойи. О Ойген, такое не забудешь никогда, даже если очень захочешь. Все в такой близости, что уносит прочь наше чувство беззаботности и… дает нам взамен нечто от загнанной твари, жалкого и ограбленного человека. Путь наш усеян чем-то вроде автопортретов – мертвые или живые, ты видишь в них себя. Это подобно тем, кто сидит у дороги, как писано в Евангелиях, мучимый тем или этим, пока не придет Спаситель. Я пока так и не подобрал стиха, который бы рассказал о том, что тут происходит, – многое так и должно остаться несказанным, сохраненное до часа, когда будет передано людям без посредников» [352] MfK-FA, 3.2002.0211, Альбринг к Альтрогге, 28 Oct. 1941. .