Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

В отсутствие привычного и понятного им духовного водительства отдельные католики и протестанты очутились перед лицом вынужденной необходимости преодолевать проблемы и сложности, связанные с вопросами совести, доверяя мысли письмам и дневникам, в результате чего предоставили историкам бесценные нравственные записи, отражающие образ мыслей наиболее либеральных и гуманных членов «народной общности» [29] Stargardt, ‘The Troubled Patriot’, 326–342. .

Когда в сентябре 1939 г. вспыхнула война, в Германии ее приняли крайне нерадостно. Однако никто особо не терзался в поисках ответа на вопрос, почему она началась. Если в Британии и Франции мало кто сомневался, что нападением без веских причин на Польшу Гитлер развязал конфликт ради завоеваний, немцы пребывали в уверенности, будто вынуждены воевать ради самообороны из-за махинаций союзников и агрессивных поползновений поляков. О подобных воззрениях в серьезных исторических исследованиях упорно не писали и не пишут – лишь где-то мельком что-то всплывает на сайтах авторов, потворствующих неонацистам. В нашу эпоху кажется довольно странным, что тогда в такие вещи искренне верили многие немцы, причем вовсе не являвшиеся махровыми нацистами. Как они могли перепутать намеренно разжигаемую их властями жесточайшую империалистическую войну с войной ради обороны отечества? Как могли они видеться себе патриотами в кольце врагов, а не борцами за дело Гитлера с его расой господ?

Первая мировая послужила не только мерилом нужды и тягот в тылу, на домашнем фронте. Она в основе своей обусловила характер понимания причин Второй мировой войны в следующем поколении. Это Британия и Франция 3 сентября 1939 г. объявили войну Германии, точно так же как Россия начала мобилизацию в 1914 г., а потом вторглась в Восточную Пруссию [30] Германия сама объявила войну России 1 августа 1914 г., и только через две с половиной недели после этого началось наступление российских войск; по плану Шлиффена немцы рассчитывали на медлительность России и надеялись за время проведения той мобилизации покончить с французами. . В августе 1914 г. пожар разгорелся после долгого процесса «окружения» неприятельскими державами, предположительно с подачи Великобритании, стремившейся сохранить мировую гегемонию и ослабить Германию. Те же доводы, причем выраженные в тех же фразах, зазвучали и в 1939 г., по мере того как немцы отмечали в дневниках вехи польского кризиса. И снова британские имперские амбиции выступали в роли корня всех зол; кровожадность Британии особо подчеркивал безоговорочный отказ ее правительства от неоднократно озвучиваемых Гитлером мирных предложений – после захвата Польши и затем опять, в 1940 г., после падения Франции. В общем, идея оборонительной войны вовсе не представлялась лишь измышлением, навязанным народу нацистской пропагандой. Многие из тех, кто вовсе не приходил в восторг от нацистов, рассматривали противостояние именно так. Все в Германии воспринимали Вторую мировую через призму Первой, независимо от того, пережили они ее или нет. По меньшей мере на раннем этапе немцам не пришлось сразу воевать на двух фронтах, как в 1914 г., избежав кошмара благодаря подписанному в последнюю минуту договору о ненападении с Советским Союзом. Однако к Рождеству 1942 г. Германия опять находилась в состоянии войны с Британией, Россией (СССР) и Америкой – точь-в-точь как в 1917 г.

Культ «фронтового поколения» и литературы о Первой мировой – не важно, критической, как в «На Западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка, или восторженной, как в «В стальных грозах» Эрнста Юнгера, – создавали впечатление неповторимой уникальности поколения воинов 1914–1918 гг, оторванного ко всему прочему от поколения отцов, росших в мирной тишине минувшего столетия. Существовал или не существовал на деле конфликт отцов и детей? Первая мировая война часто рассматривалась именно с такой точки зрения. Чего никак не скажешь о Второй. Ощущение неразрывного порочного круга повторяющихся войн с теми же противниками и на тех же землях наполнило представителей разных поколений братским духом «товарищества». Когда в 1941 г. Гельмута Паулюса отправили на Восточный фронт, его отец, домашний доктор и офицер резерва, повидавший прошлую войну, начал писать сыну как «товарищу». Пока часть Гельмута продвигалась через Румынию и вступала в южные районы Украины, он оказывался в тех же местах, где побывали немецкие войска в предыдущую войну, и его родителям оказалось нетрудно найти среди соседей и знакомых в родном Пфорцхайме кого-нибудь, кто мог описать местность или даже развернуть старые военные карты, позволявшие проследить за боевым путем их сына. Мужчины, гордые «крещением огнем» в траншеях, сравнивали артиллерийские обстрелы с продлившимся десять месяцев сражением при Вердене в 1916 г., видя в их сокрушительной мощи испытание на прочность. Немецкие командиры, приблизившись к Москве в ноябре 1941 г., порой содрогались при мысли о неожиданной перемене удачи по образу и подобию поворота фортуны на Марне двадцать семь лет назад, когда они уже протягивали руки к Парижу.

Но отцов и сыновей связывал не только схожий опыт, но и взаимное чувство ответственности поколений. Сыновьям предстояло довершить начатое отцами – разорвать порочный круг, заставлявший каждое поколение сражаться в России. Если левые и либеральные мыслители представляли историю линейно, как непрерывный прогресс, многие консерваторы считали ее цикличной и повторяющейся, как сама жизнь. Зловещую обреченность в свете упадка западной культуры, предсказанного Освальдом Шпенглером в «Закате Европы», развеяло «национальное возрождение» 1933 г., но цикличные, естественные метафоры не забылись. Немецкая война в Советском Союзе превратила их в реальность, а абстрактную угрозу повторных разрушений – в борьбу за выживание здесь и сейчас. Чрезвычайная жестокость немцев на востоке только обостряла чувство необходимости в конце концов решительно разорвать замкнутый круг, поскольку в противном случае следующему поколению сыновей Германии придется вновь участвовать в бойне.

Такие мысли занимали и будоражили умы с самого начала. Ожидая старта боевых действий на западе осенью 1939 г., некоторые солдаты держались мнения: «Лучше сразу расчистить стол, тогда можно надеяться, что нам больше не придется воевать». И пусть немецким школьникам на протяжении многих поколений внушали, что их «наследственный враг» – Франция, на подсознательном, эмоциональном уровне главную роль тут играла Россия. С 1890 г. даже оппозиционеры из числа социал-демократов клялись встать на защиту Германии от «варваров с востока», если она подвергнется нападению царской России. В августе 1914 г. вторжение российской армии в Восточную Пруссию взметнуло в немецкой прессе волны очень преувеличенных историй и ужасных слухов, а доселе безвестный прусский генерал Пауль фон Гинденбург после одержанной им над противником победы превратился в национального героя. В 1941 г. не представлялось сложным убедить население в необходимости новой войны в России до победного конца ради все той же безопасности на будущее – чтобы следующему поколению не пришлось пройти через все это снова. Начиная от ветеранов Восточного фронта 1914–1917 гг. до молодых солдат, вчерашних школьников, и заканчивая еще жившими с родителями подростками, все считали своим долгом идти на войну, но не за нацистский режим, а во имя ответственности одних поколений немцев перед другими. И именно эти взгляды являлись прочнейшим фундаментом их патриотизма [31] MfK-FA, 3.2002.0306, Фриц к Хильдегард П., 6 Oct. 1939; см. также: Latzel, Deutsche Soldaten; Goltz, Hindenburg. .