Игорь Можейко - Тайны Российской империи

Тогда Чарторижский попросил майоршу позвать пана Рыкса к себе в гости, при условии, что люди князя должны сидеть в соседней комнате.

Мария-Тереза согласилась, и в назначенный час Рыкс к ней приехал.

Майорша объявила, что согласна соблазнить и отравить Чарторижского, на что Рыкс почему-то закричал:

— Браво! Браво!

Тогда приближенные Чарторижского вышли из соседней комнаты, держа заряженные пистолеты, и арестовали его. Задержали они и Угрюмову, которую отвезли в замок княгини Любомирской. Княгиня обращалась с Марией-Терезой очень ласково и даже подарила ей пятьсот дукатов.

А тем временем Чарторижский подал в суд на приближенных короля за попытку его убить.

Вот это был скандал на всю Европу!

Екатерина была в бешенстве. В глазах поляков, да и всей Европы, король Польши, посаженный ею на трон, выглядел убийцей своего двоюродного брата Адама.

Судя по всему, Чарторижский искренне верил Угрюмовой. Больше того, он написал королю резкое письмо и покинул Польшу навсегда, переселившись в Вену.

В то время как Екатерина называла всю эту историю «ненавистным делом», положение Угрюмовой было несладким.

Если Чарторижскому сочувствовали, по отношению к королю страна раскололась, то Угрюмову никто не жалел. Была она иностранкой с дурной репутацией и то ли русской шпионкой, то ли просто вымогательницей. Среди множества брошюр и листовок, напечатанных в те дни в Польше, есть и такие, в которых утверждалось, что она — профессиональная отравительница и уже погубила ядами шестнадцать человек.

Так что процесс против Рыкса и других королевских сановников стал скорее процессом самой Угрюмовой.

Защитники Рыкса доказывали, что слова «браво» были произнесены в насмешку, и никого травить пан Рыкс не собирался, а приближенные Чарторижского не имели никакого права хватать и арестовывать сановника королевства.

Адвокат Угрюмовой и сама Угрюмова доказывали, что она говорила чистую правду и более того, Рыкс обещал ей пятьсот дукатов пожизненной пенсии, если ей удастся выполнить поручение короля.

Вызывали на процесс и майора Угрюмова.

Майор признался, что подсудимые, в частности Рыкс, приходили к ним в дом дважды и вели переговоры с его женой. Но говорили она по-французски, а майор языкам не был учен.

Кстати, это свидетельствует о том, что с женой он говорил по-польски или по-русски. А может, только по-русски? Почему-то никто и никогда не предполагал, что госпожа Мария-Тереза могла быть русской авантюристкой и действовать вместе с мужем.

Но суд не стал углубляться в показания майора и поверил Рыксу, который сказал, что приходил к Угрюмовым потому, что майорша предлагала купить у нее какие-то документы.

Вердикт суда можно было предсказать заранее.

Так как люди Чарторижского неправильно истолковали возглас Рыкса, а порошок, якобы переданный майорше, не был ядом, королевских вельмож следует полностью оправдать, как оклеветанных иностранкой. Чарторижского приговорить к штрафу в шестьдесят польских злотых, а Марию Угрюмову признать виновной в мошенничестве, клевете на благородных шляхтичей и десятке других преступлений, выставить ее у позорного столба, заклеймить и заточить навечно в самую строгую тюрьму.

Русская царица потребовала также, чтобы все упоминания о Браницком исчезли из дела, что и было исполнено.

Приговор был приведен в исполнение 21 апреля 1785 года, притом публично были сожжены все бумаги Угрюмовой и документы, которые фигурировали на процессе, чтобы и памяти о «мнимом заговоре» не осталось. Марию-Терезу же препроводили в крепость Данцига.

Мало кто в Польше поверил в то, что Угрюмова все выдумала и окружение короля состоит из невинных барашков. Тем более что антироссийские настроения в Польше были очень сильны.

Под давлением Екатерины польский сейм принял несколько необычное постановление: «Предать дело Угрюмовой вечному забвению».

У этого дела есть эпилог. Через три года после исполнения приговора в самом конце 80-х годов в имении Чарторижского появилась молодая красивая женщина, молчаливая и замкнутая. Горничные, приставленные к ней, утверждали, что на левой руке у нее есть клеймо в виде виселицы, которым метили самых опасных преступников.

По приказанию князя Чарторижского эта женщина могла пользоваться в имении всем, чем пожелает, и ни в чем ей не было отказа. Звали ее пани Марией. Но покинуть имение она не могла. И не желала.

Это была майорша Угрюмова.

В 1830 году она была еще жива и, говорят, написала мемуары, которые после ее смерти исчезли.

Из этого, как мне кажется, можно сделать два умозаключения. Во-первых, польские, а потом и русские власти знали о том, что Угрюмова живет на свободе, но ее не трогали. Видно, о том была договоренность с князем Адамом Чарторижским. И во-вторых, логично предположить, что сам князь был за что-то благодарен майорше.

В детстве у императора Павла был добрый воспитатель, господин Порошин. Он любил цесаревича, и тот отвечал ему взаимностью. Потом по навету кого-то из соглядатаев Порошина от наследника престола убрали, и многие годы никто не догадывался, что учитель вел подробный дневник.

Павлу было уже под сорок, когда друг его детства Александр Куракин узнал, что по смерти Порошина остались бумаги. Он просмотрел их, приказал купить, переписать и поднес наследнику.

Павел запирался у себя, читал и плакал. Он вспоминал себя мальчиком и полагал самым несчастным существом на земле. 28 февраля 1765 года Порошин записал в дневнике: «Читал я Его Высочеству Вертотову историю об ордене Мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральский, представлять себя кавалером Мальтийским».

Через несколько дней Павел снова вспомнил об игре, и Порошин записал: «Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким Куракиным речь».

Так с детства Мальтийский орден был для Павла источником романтического преклонения. Уже в десять лет Павел считал себя кавалером Мальтийским.

В разных документах в различные периоды своей деятельности этот орден именовался Иоаннитским, Мальтийским или орденом госпитальеров.

Последнее название было первым по времени.

В раннем Средневековье связи Европы с Ближним Востоком и далее с Индией поддерживались итальянскими торговцами. Багдадские халифы, терпимые к иным религиям, разрешали венецианцам, пизанцам и прочим торговым гостям иметь в Иерусалиме свои убежища и церкви.

В 1048 году купцы из города Амальфи испросили у халифа разрешения построить близ Гроба Господня странноприимный дом для паломников по святым местам. Дело было богоугодным и сулило купцам приличные барыши. Халиф дал согласие. Постепенно хозяйство купцов, назвавших свой дом, церковь возле него и служебные помещения в честь святого Иоанна Крестителя, росло. И все привыкли называть служителей дома иоаннитами.