Юрий Штаб - Закат Пятого Солнца

Дни шли за днями. Пленники все больше свыкались с окружающей их жизнью. Изучение языка продвигалось своим чередом и вскоре они могли более-менее понимать местных жителей. Хотя и до сих пор мимика и жестикуляция играла немалую роль в общении. Многое все еще оставалось непонятным. Особенно это касалось религиозных церемоний. По какому принципу индейцы выбирали дни для праздников? Как отбирали людей для жертвоприношений? Как вообще могли появиться эти кровавые ритуалы?

– Слушай, купцы начали сходиться в город с разных сторон. Откуда они узнали о начале ярмарки?

Вопрос Фернана заставил Себастьяна задуматься. Помолчав с минуту, он ответил:

– Тут два варианта ответа. Или же между городами есть система сообщения или такие вот базары проводят регулярно. Торговцы заранее знают дату и отправляются в путь.

– Чтобы знать дату, нужен календарь, – ответил Фернан. – Думаешь, он у индейцев есть?

– А что тебя удивляет? Если уж у них своя письменность, то почему бы не существовать и календарю?

Если календарь у майя и был, то разобраться в нем конкистадорам не удалось. Письменность индейцев вообще представлялась им каким-то неразрешимым шифром. Здесь были сотни разнообразных символов, сложных, куда более вычурных, чем европейские буквы. Каждый из них напоминал небольшой герб или значок, с кучей мелких деталей. Фернан и Себастьян прилежно продолжали свою работу, записывая местные слова привычным алфавитом.

Далеко не все религиозные праздники включали в себя жертвоприношения. Но прочие ритуалы, хоть и не отнимали ничьей жизни, изумляли испанцев иногда просто до потери речи. Крови явно отводилась в местных верованиях огромная роль. И если ее не проливали зарезанные на алтаре, то с ней расставались по своей воле многие индейцы. Когда Фернан и Себастьян увидали подобное действо впервые, то крепко заподозрили что местные жители не дикари, а попросту сумасшедшие, которые тщательно прикидываются разумными людьми.

Своеобразной вершиной абсурда было то, что в этом обряде принимали участие все главные вельможи. Самые богатые и влиятельные мужчины, которые руководили жизнью города, собрались однажды вместе во время очередного праздника. В роскошных одеждах и высоких головных уборах, сверкая украшениями, они стояли длинной вереницей на большой площади, окруженные толпой зрителей. Один за другим они протыкали себе языки и сквозь них протягивали длинную тонкую бечевку, на которой виднелись еще и небольшие колючки. Каждый из этих вождей, проколов язык, передавал блестящую от крови веревку ближайшему человеку, а сам оставался нанизан. Сосед его, нанизав и себя, передавал нить дальше. И так постепенно два десятка мужчин, высших сановников, превратились в вереницу связанных между собой звеньев одной цепи.

– Вот это ожерелье! – не сдержал изумления Фернан. – Зачем они это делают?

А жрецы рангом поменьше, не удостоенные чести стать частью этой человеческой гирлянды, сновали туда-сюда. Они подбегали к окровавленной бечевке, почтительно собирали пальцами ярко-алые капли и спешили к высокому грозному идолу. Они мазали ему свирепое лицо и толстые губы собранной жидкостью и явно оставались весьма довольны результатом. Соединенные веревкой вельможи вели себя стоически. Боль наверняка была ужасной, но ни единого стона не сорвалось ни с чьих губ. Лишь иногда лицо то одного, то другого сводила гримаса боли. Они то стояли неподвижно, то начинали ходить по кругу, образуя гротескный хоровод.

– Отличный способ единения, – прокомментировал Себастьян. – Нужно будет эту моду распространить в Европе. С удовольствие бы посмотрел, как наши графы и герцоги превращаются в огромные окровавленные бусины. Морда идола и до обряда была страшной, теперь на нее и вовсе без ужаса не взглянешь.

И такой ритуал был далеко не единственным. Во время религиозных обрядов индейцы часто пускали себе кровь. Испанцы, оцепеневшие от этого зрелища, смотрели за тем, как десятки человек прямо на площади начали истязать себя. Маленькими обсидиановыми пластинами они рассекали щеки и брови, полосовали нос и губы, плечи и грудь. Сотни других индейцев стояли вокруг и всячески подбадривали участников церемонии криками. Откуда-то доносились звуки музыки.

Фернан подтолкнул Себастьяна локтем и указал на высокого молодого парня, который стоял в центре площади, держа в руках с десяток тонких рыбьих костей. Со знанием дела он начал прокалывать себе губы насквозь. Рядом с ним приплясывал невысокий крепыш постарше. Он немилосердно хлестал себя по плечам и спине плеткой, с вплетенными в нее колючками.

– Это какая-то жуткая пародия на кающихся грешников, чьи процессии популярны у нас в Европе, – прошептал Себастьян.

– Да, но в нашем мире люди хлещут себя плетьми, умерщвляя плоть и вымаливая у Господа прощения за грехи, – ответил Фернан. – В чем же суть местного ритуала? Неужели дьявольские боги также требуют от дикарей схожего поведения?

– Похоже, что весь мир этих несчастных дикарей построен на боли.

На самом деле у индейцев майя жертвовать богам часть своей крови считалось вполне обычным действием, но Фернану и Себастьяну это сложно было осознать. То, что в Европе представлялось одной из высших форм религиозного рвения, здесь, в глазах конкистадоров, казалось лишь насмешкой над верой. Ведь эти жертвы и мольбы возносились не истинному богу, а кровожадным демонам, которые не только заставляли местных жителей страдать, но еще и губили души доверчивых дикарей. Так все это виделось испанцам.

Человеческие жертвоприношения проходили большей частью по одному сценарию. Обреченного на смерть, как правило, выкрашенного ярко-синей краской, укладывали на спину на каменном алтаре и, разрезав грудь, вынимали сердце. Хотя однажды европейцы стали свидетелями другого ритуала, когда молодого мужчину подвесили за руки к деревянной балке и расстреляли из луков. Целью индейцев явно было растянуть пытку, поскольку стрелы намеренно пускали сначала в руки, ноги, плечи, стараясь избегать жизненно важных органов.

– Здесь практикуют столько способов истязания и самоистязания, – заметил Фернан. – Болезненные татуировки, сверление зубов, прижигание волос на макушке, шрамирование, прокалывание кожи. Да вся местная культура зиждется на страдании. Мне кажется, что дикарям нравится доставлять боль себе и окружающим.

– Знаешь, мне иногда кажется, что мы живем в бесконечном балагане! У нас только на ярмарке можно было увидеть карликов и уродцев, дающих представления. Здесь же каждый дикарь выглядит чудовищнее, чем те шуты! Я бы в жизни не подумал, что есть целый народ, у которого даже правители стремятся себя изуродовать, – ответил Себастьян. – Я окончательно убедился, что они считают человеческое тело несовершенным и, по мере сил, стараются эту ущербность исправить.