Анастасия Деева - Сихиртя

Откуда тут этот тоненький, жалобный, такой настоящий плач?

– Яков Осипович! Буря идёт! Уходить надо! – Савва нетерпеливо замахал руками.

Илко тоже прислушался. Он сделал несколько шагов в сторону каюты кормчего, словно бы тоже чего-то услышал.

Тишина…

Ветер воет, да море сильнее шумит, разбиваясь о льдины затора.

В эти звуки внезапно ворвалось сплетённое из непонятных слов причитание с ноющими всхлипами.

Бекетов и Илко переглянулись. Не послышалось ли им обоим? Старик-самоед поднял руку, указывая пальцем на дверь в казёнки. Звуки шли оттуда.

Яков Осипович, пытаясь сдержать суеверный ужас, взглянул туда, куда указывал самоед.

С их места была видна лишь часть кровати с наваленными на неё шкурами. Кажется, в том углу и было неясное шевеление.

– Ох ты ж! Там же… никого, – Бекетов готов был поклясться, что в каюте, когда он в неё заходил, было пусто. – Спрятаться негде… Может, это ветер… или… собака?

– Уходить надо, – быстро сказал Илко, откинув назад седые волосы, заплетённые в две косы. – Недобро тут…

Он направился к борту.

– Яков Осипович! – донёсся нетерпеливый голос Саввы – Мы идём? Ветер крепчает… Что же вы!

Бекетов, как завороженный, смотрел внутрь казёнки. Он ясно видел шевелящиеся шкуры, и точно понимал, что это не ветер приводит их в движение.

Его взгляд скользнул по телам замерзших людей. Может, зря он дважды чертыхнулся тут, на палубе? Нельзя при нави поминать нечистого.

Бекетов был не робкого десятка, но нутром чувствовал, как цепкий, липкий страх морозными иголочками покалывает откуда-то изнутри…

Яков Осипович медленно сосчитал про себя до трех и резко шагнул внутрь каюты.

Шкуры шевелились.

Там, под ними, что-то было… Оттуда, изнутри, донесся не то всхлип, не то тоненький плач.

Кормчий взял за край кусок меха и потянул его на себя.

Шкура сползла на пол, за ней – вторая, и на Бекетова из-под отороченной песцовым мехом шапки уставилось зарёванное, грязное детское личико. От яркого света, хлынувшего в глаза, малыш зажмурился, но мокрые реснички снова быстро распахнулись. Увидев человека, дитя надрывно заревело.

Некоторое время Яков Осипович оторопело смотрел на ребёнка, словно не понимая, откуда он взялся здесь, так далеко от любого человеческого жилья. Это было настолько немыслимо, настолько нелепо, что некоторое время Бекетов стоял в оцепенении. Наличие живого, беспомощного существа на мертвой кочмаре заставило испытать самое настоящее потрясение.

Малышу на вид было годика три. Одет он был, как и все дети северных народов, в меховую парку 21 21 Парка – просторный вид верхней одежды с капюшоном у северных народов почти до щиколоток. Из-под подола выглядывали меховые сапожки.

– Ох ты ж! – пробормотал Бекетов, склоняясь над кроватью.

Ребенок всхлипнул, снова заревел и потянул к незнакомому дяде руки.

Чья-то тень перегородила проход. Яков Осипович вздрогнул, обернулся.

В казёнку вошёл Илко и с удивлением воззрился на единственного живого обитателя судна.

– Пожалел дитя Никола Морской, – произнёс Бекетов, беря малыша на руки.

Илко подошёл к нему, внимательно вглядываясь в детское личико. Неожиданно он резко отпрянул, словно бы испугавшись чего-то.

– Сихиртя! Сихиртя! – тревожно произнёс он, указывая пальцем на ребёнка.

Слово было незнакомым для Якова Осиповича, поэтому он бросил недоумённый взгляд на самоеда.

– Ты про что?

– Сихиртя! Брось! Брось! Оставь здесь! – быстро, тревожно заговорил старик, тыкая пальцем в малыша.

– Ты в своём уме, Илко? Что я, нехристь какой, дитя бросать? – Бекетов подтянул шкуры и замотал малыша в них, как в одеяла.

Ребёнок жадно обнял его за шею, словно бы в пришедшем взрослом было его единственное спасение. Он спрятал мокрое лицо в ворсе капюшона, тихо, беспомощно всхлипывая.

– Брось! – почти взвизгнул самоед. – Беда придёт! Сихиртя беду принесёт! Несчастье и смерть всякому, кто сихиртя хоть раз увидит!

Истеричный тон самоеда отрезвил Якова Осиповича, заставил сбросить оцепенение. Он прижал к груди малыша и сказал с расстановкой:

– Все под Богом ходим, Илко… Каждый из нас рано или поздно умрёт… Ты мне пальцем не тычь… Дитё малое я в обиду не дам! Итак настрадалось.

Он первый вышел наружу. Савва, всё еще сидевший на борту, с удивлением взглянул на них:

– Матерь божья! – только и выдохнул он. – Откуда у вас… это?

– Они вот знали, да нам не скажут – Бекетов кивнул на оледеневшие трупы. Может, в бумагах прочтём после… А пока уходить надо… Неровен час, буря застанет…

Илко подскочил к нему, перегородил дорогу, снова заговорил быстро:

– Яков Осипович! Оставь сихиртя здесь! Она беду принесла!

– Она? – Бекетов опустил взгляд на ребёнка. – Так это что… девчоночка?

Илко кивнул.

– Ох ты ж!

Малышка подняла вверх личико, и кормчий с удивлением заметил, какие пронзительно-светлые, словно бы небо в туманной дымке, у неё глазёнки.

Это был не самоедский ребёнок. Те рождаются круглолицые, узкоглазые… Тут цвет кожи было не разобрать, словно бы ребёнок никогда не умывался. Зато черты лица – как у всякого белого человека, а нос – курносой пуговкой. Из под бахромы капюшона, сделанной из тонкой оленьей кожи, выбивались светлые, курчавые прядки волос…

– Спускаемся, – приказал Бекетов самоеду. – Савва, примешь ребёнка… Да смотри, аккуратно, не урони…

– Нельзя брать сихиртя! К беде! – бурчал Илко, недобрым взглядом наблюдая за тем, как Бекетов передает молодому промышленнику малышку.

Когда все оказались на льду, тронулись осторожно обратно, стараясь внимательно смотреть под ноги. Льдины, что сбились в огромный остров у оконечности лахты, скрепило недавним морозцем, но это был ещё ненадёжный покров. В любой момент поверхность под ногами могла разверзнуться, и маленькая команда могла уйти под воду. Поэтому шли, скрепленные верёвкой, отдельно друг от друга, внимательно глядя под ноги.

Они бы не рискнули обследовать кочмару, не будь та в непосредственной близости от берега.

Первым двигался Илко, как самый лёгкий. Он разведывал дорогу. За ним с ребёнком на руках двигался Бекетов. Замыкал процессию Савва.

– Тут осторожнее надо… Лёд битый, мелкий. – Илко сделал предостерегающий знак рукой, чтобы остальные остановились. – Тебя, Яков Осипович, не выдержит… Тяжелый ты… Давай девку мне… Подержу… Сам ступай по той большой льдине, да на края не становись…

Бекетов глянул на берег. До него оставалось всего ничего, но место, через которое надо было пройти, было слишком коварным. Кое-где блестела подо льдом тёмная вода.

Он попытался отцепить от шеи крохотные ручонки, но девочка, испуганно взглянув на самоеда, неожиданно громко заревела.