Вячеслав Каликинский - Легионер. Книга вторая

Оказалось, что доктор Малышев, явившийся в положенный час для осмотра больных в местную пересыльную тюрьму, не нашел в списке больных фамилии Ландсберга. Растерявшийся доктор наскоро осмотрел арестантов, заявивших о своих хворях, объявил их всех симулянтами и побежал к жандармскому начальству за дальнейшими инструкциями. Начальник тоже был изрядно ошеломлен: его накануне уверили, что этот самый Ландсберг является наиболее заинтересованным в побеге лицом.

Еще какое-то время понадобилось на то, чтобы разыскать и под благовидным предлогом вызвать со службы караульного, который должен был передать Ландсбергу записку. Однако тот перед образами поклялся, что передал записку – причем именно Ландсбергу по кличке Барин, которого хорошо знала вся Псковская пересыльная тюрьма.

Надобно было идти с покаянной головой к столичному начальству. Ничего хорошего для себя псковский жандарм от этого визита не ждал, ибо начальство всегда имеет обыкновение делать виноватыми во всем подчиненных. На всякий случай в гостиницу был захвачен и доктор Малышев.

Однако, против ожидания, Судейкин не орал, не бегал по нумеру, не топал ногами и никого ни в чем не обвинял. Не снимая шубы, он сел на диван и надолго задумался, пощипывая подковообразные усы. Единственной внятной фразой было высказанное столичным гостем сожаление о том, что «рано было выводить из игры Захаренко»…

Наконец, полковник вздохнул, скинул шубу и, даже не предложив топтавшимся у дверей жандармам и доктору сесть, принялся за свой завтрак. Прожевывая первый кусок, он спокойно-будничным тоном произнес:

– Господа, мне необходимо самому поговорить с Ландсбергом. Инкогнито, разумеется. Для этого нужно продолжить организованное медицинское освидетельствование. Вы же осмотрели пока только тех, кто заявил о своих болезнях, доктор? Вот и отлично! Я думаю, что на это время мне лучше всего превратиться в помощника доктора. Вы можете это устроить? Прекрасно. Однако есть еще одно «но»: медицинскому осмотру придется подвергнуть всех арестантов, а их слишком много. У меня нет никакого желания проторчать в вашей вонючей тюрьме весь день. Как можно устроить так, чтобы Ландсберг, без всяких подозрений тюремного начальства, оказался хотя бы в первой десятке освидетельствуемых?

К великому облегчению местного жандарма, проблема оказалась легко решаемой. У Судейкина остался только один вопрос – теперь уже к доктору, хорошо знакомому с процедурой освидетельствования арестантов: будет ли у полковника возможность поговорить с Ландсбергом с глазу на глаз, не возбудив подозрений тюремной администрации?

– Н-не знаю, господин полковник! – в раздумье покачал головой Малышев. – Как правило, при освидетельствовании присутствует писарь со статейными списками арестантов и два-три вооруженных надзирателя – для обеспечения безопасности… Ежели вы не хотите раскрывать свое инкогнито перед тюремной администрацией, то я просто теряюсь…

– «Теряетесь!», – фыркнул Судейкин. – Во-первых, вы представите меня доктором-психиатром, чье заключение важно в вопросе отбора колонистов для Сахалина! Ширму там, в смотровом помещении, можно поставить? Прекрасно! Вы, доктор, хлобысните перед визитом коньяку – чтобы дух от вас был соответствующий. И говорить с арестантами будете громче обычного. У вас будет хорошее настроение – понимаете? – поэтому вы захватите с собой и дадите полистать надзирателям французский или немецкий альбом со срамными фотографиями. Это будет превосходным фактором отвлечения. Пока конвойные с писарями будут пускать над фотокарточками слюни, я шепотом за ширмой сделаю то, за чем и явился. Все понятно?

– Но у меня нет такого альбома! – густо покраснел доктор.

– Будет! – уверенно заявил Судейкин и повернулся к местному жандарму. – Вы слышали, господин штабс-капитан? Переверните весь город, но через час такой альбом, а лучше два – должен быть у доктора! Хоть самолично с супругой перед фотографом позируйте, милейший! Если не хотите, конечно, провести остаток службы где-нибудь в Тьмутаракани, помощником письмоводителя. Доктор, прямо сейчас пишите главному смотрителю тюрьмы записку. Так, мол, и так: ввиду полученных телеграфом дополнительных указаний должен приступить к освидетельствованию этапируемых вместе с психиатром доктором… э… Пастером, из Парижа. Фамилию запомнили, любезнейший? Мои медицинские документы тоже должны быть готовы через два часа. С-ступайте, господа!

Перед началом освидетельствования Судейкин, одетый в белый халат, нацепил круглые синие очки, через которые почти ничего не видел и взлохматил волосы – именно так, по его разумению, должен был выглядеть «профессор психиатрии Пастер» из самого Парижа. Перетасовал стопку статейных списков – дело Ландсберга легло третьим. Поначалу Судейкин хотел с него и начать, однако профессиональная осторожность взяла верх, и полковник решил для начала «набить руку» специальными вопросами на паре других арестантов. Заодно и надзиратели расслабятся, увлекутся альбомами. Да и у доктора Малышева будет время определить – много ли слышно из-за ширмы.

Изрядно помучив первого арестанта вопросами о душевных болезнях всех его родственников, «доктор Пастер» посмотрел на часы и удовлетворенно кивнул: шесть минут. Стало быть, никто не удивится, если на арестанта потратить и больше, минут десять. Не удастся сломать человека за это время – не поможет и час: полковник был реалистом.

– Садитесь, Ландсберг! Ближе, не стесняйтесь! – «профессор» сорвал проклятые очки-заслонки и внимательно оглядел человека перед собой.

Полгода тюрьмы, разумеется, изменили человека. Лицо Ландсберга потеряло юношескую округлость, под глазами цвета стали залегли глубокие тени. Судейкин знал, что после расправы над уголовниками в Литовском замке Ландсбергу еще несколько раз пришлось доказывать арестантскому окружению свою силу, подтверждать авторитет «забуревшего Барина». Иваны теперь почтительно сторонились Ландсберга, глоты наперебой старались услужить, шпанка откровенно заискивала перед ним и боялась Барина. «Это плохо, – подумал Судейкин. – Было бы гораздо лучше, если бы Ландсберг стоял на иерархической арестантской лестнице ниже».

– Ну-с, Ландсберг, не будем терять времени, – вздохнул Судейкин, кладя перед собой на стол часы. – Вы получили записку, но не воспользовались предложением ваших старых друзей…

– Какую записку? Каких друзей, господин хороший? – чуть прищурился арестант.

– Вы меня не узнаете? Понятно. 4 июля, накануне вашего судебного процесса, я навещал вас в Литовском замке, где вы были наказаны карцером за драку с каторжниками. Припоминаете? А Калиостро-Захаренко помните, надеюсь? В этом случае вы не должны были забыть и некоего предложения, сделанного вам в помещении для свиданий. Тогда от вас не требовали немедленного согласия, однако предложения быть готовым к побегу вы не отвергли. Время настало, Ландсберг! Вы колеблетесь? Неужели вам, дворянину из старинного рода, предпочтительнее долгое общение со всем этим арестантским быдлом? Неужели не надоела постоянная необходимость быть начеку с этим человеческим отребьем? Эта вонь, кандалы? Нынче вы вычеркнуты из жизни, Ландсберг! И единственная возможность вернуться в прежнюю жизнь – это то, что я вам предлагаю!