Наталья Олеск - Остров спасения – Русский

Все присутствующие подтвердили: да, она теплее, чем на Канале. Маша, интересовавшаяся миром растений, еще по дороге отметила, что папоротник зеленый, хотя немного увял. На Канале он давно побурел и засох. А вслух сказала:

– И правда: до сих пор можно гербарий собирать!

Младшие девочки, довольные образовавшейся паузой, нарвали тонких зеленых веток и начали плести венки, надев по готовности поверх теплых платков. На вершине расположился военный форт, к нему шла мощеная ровным гранитным камнем розового цвета в темную крапинку изрядно широкая дорога, перед входом которого красовались огромные бетонные цифры «1909». На искровой станции тоже были цифры – «1910», а на форте Поспелово – «1906». Видимо, тут было принято выкладывать на фасадах зданий год постройки.

По выходным петербургские дети посещали церковь. Сопровождал детей Патрик, молодой человек, учитель математики и одновременно воспитатель у малышей. Те в город не ездили, учились в местной школе. В отличие от других воспитателей по-русски изъяснялся прекрасно, даже без акцента. Кто он был – англичанин или шотландец – Маша не помнила, главное, добрейшей души человек.

Путь в школу хотя был и не близкий, но девушке морская дорога безмерно нравилась. Погода в основном стояла теплая, солнечная, и это было непривычно. В Петербурге глубокой осенью и зимой хмарь, влажность, туманы. А здесь море и небо голубое, ни облачка, ни тучки, ветра нет. Красота!

Война, развернувшаяся в западной части, до Владивостока пока что не докатилась. Но жили, как на пороховой бочке из-за сложностей с японцами. Действовавшую обстановку учителя из гимназии считали совсем не простой: интервенты спали и видели, чтобы город перестал существовать в качестве российской оборонительной крепости Дальнего Востока.

Из соседнего дома, находившегося в нескольких шагах от искровой станции, к петербургским детям часто приходила в гости девочка Поля, ей было двенадцать. Рассказывала страшилки, любила петь; носила нарядные, с вышивкой, платья, а косы были красиво заплетены. Один раз помогла Лизе заплести волосы с одной стороны головы на другую – веночком, и Маша вспомнила: у красавицы, подарившей сверток, из-под платка виднелась очень толстая темно-русая коса, заплетенная подобным образом. Она сразу спросила, кто Полю так научил.

– Кто-кто, мама, конечно, – с живостью в голосе ответила девочка.

– А вы местные или приехали откуда?

– Я отсюда, а родители мои в этих краях лет двадцать. Мы, эстонцы, – рыбаки-поморы, учим всех правильно рыбу и морских гадов разводить.

– Кто такие – морские гады? – удивилась Маша.

– Кто-кто – трепанги, гребешки, – улыбнулась Полинка.

Маша слышала про эстонцев. Жили обособленно, занимались рыбалкой и садоводством. Вот кем были те женщины…

– Поля, а ты можешь объяснить значение слова «гешелёк»?

Девочка задумалась.

– Гешель – схрон, только маленький. В нем прячут самые ценные вещи, – ответила Поля, сразу став серьезнее, и вскоре убежала домой.

Маша проводила девочку глазами, отметив про себя, что не будет больше вслух произносить незнакомое ей слово. Конечно, пока не предоставится благоприятный случай. В детской колонии эстонских девочек не было, тем более ее возраста. Значит, ни с кем не перепутали. Просто ее выбрали. И надо разобраться со словами в записке, возможно, это будет ключ к разгадке. Наверное, подразумевался гешелёк с деньгами, которыми можно будет воспользоваться исключительно в крайнем случае…

Глава 2

10 ноября 1938-й год

Юган лежал, глаза были закрыты. Все звуки были далеко. На мгновение почудилось, как бабушка, он называл ее мамой, склонилась над ним, ласково называя его Юник. На голове был белоснежный платок с широким тонким кружевом, в уголках улыбающихся карих глаз скопились милые сердцу лучики. Затем она зашла в воду и стала медленно уходить прочь. Юган хотел пойти за ней, пытался громко крикнуть бабушке, чтобы та не торопилась, подождала, но голоса не было – мужчина не мог вымолвить ни слова. Замотал головой и с трудом приоткрыл веки. На него смотрела женщина, трогала его лоб, с силой растирая замерзшие руки. Юган не шевелился, и даже губы не слушались. После безуспешных попыток привести в чувство, исчезла. Он снова провалился в тяжелое полузабытье, в котором увидел мальчика с белоснежными волосами, бежавшего по бескрайнему полю пшеницы. Тот бежал, размахивал руками, догоняя впереди идущих людей в белых одеждах. Этим мальчиком был он. Потом опять очнулся: его волокли на сооруженных на скорую руку носилках: к двум палкам была привязана рогожа, он на ней и лежал. Под голову положили что-то твердое; тащили быстро, стараясь обходить мелкие камни. Повезло, море выбросило на песчаник, поэтому дорога была мягкой и без особых препятствий. В следующий раз Юган пришел в себя, лежа в постели. На нем была надета белая просторная рубаха и легкие штаны. Голова чем-то обвязана. Потолок высокий, оштукатуренный, чистого белого цвета. Помещение тесноватое, на полках много разных корзин, сундуков. Очень чисто. Похоже, каморку использовали под кладовую, но в ней стояла и кровать. Юган попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Получилось. Согнул ноги – больно. Через минуту в дверном проеме появился азиат, сравнительно высокого роста и непонятного возраста, вроде китаец. Этот народ в южные сибирские земли, откуда был Юган, наведывался частенько: покупал у местных беличьи, соболиные и рысьи шкурки в обмен на порох, шелк и приправы. Но с ними необходимо держать ухо востро – при случае обманут, глазом не моргнув.

– Не двигайся! Тебе лезать надо! – китаец не выговаривал некоторые буквы.

– Где я? – слабым и почти беззвучным голосом произнес Юган.

– Холосо, сто хозяйка доблая, ты у нее дома, сама лечит, и я, Саса, ей помогай, – китаец заботливо укутал Югана теплым одеялом. – Тебе сто надо? Сто плинести?

– Где я, – продолжал спрашивать Юган, – кто вы?

– На Лусском острове, лядом с Владивостоком. Мы зивем тут.

… Юган вспомнил, как их согнали кого на полусгнившую баржу, кого на плот. Мужчины из-за холода и качки плотно прижимались друг к другу на палубах обеих посудин. Югану и его товарищу посчастливилось: они вместились на баржу. Из-за высоких бортов не было видно, в какую сторону направлялись. В неудобном положении провели неизвестно сколько времени, пока не начало сильно болтать. Люди наваливались на борта, холодная вода захлестывала с головой. Все были одеты в зимнюю, но изрядно потрепанную, очень грязную и дурно пахнущую одежду: из дома каждого забрали в феврале, после двадцать третьего числа. Приходили ночью, вламывались в дома и забирали мужчин. В родном селе Кабрицком, состоящего из отдельных хуторов, остались одни женщины и дети. Дальше были долгие допросы о том, зачем предал Родину и Советскую власть. Зачем ему идти на предательство? И когда? Прошлой осенью хутора отказались отдавать в колхозную складчину восемьдесят процентов выращенного на своих землях зерна. Был неурожайный год, и если бы переселенцы так поступили, самим бы нечего было есть. Близлежащие деревни согласились, а они нет. В селе жили одни эстонцы: в период столыпинской реформы несколько семей пригласили из Лифляндии в Сибирь для выращивания и селекции растений. Поначалу, пока не выучили русские слова, держались особняком. Власти разрешили им создать населенный пункт со своей школой на двух языках – русском и эстонском. Богатейшие урожаи были в Кабрицком! Всегда работали, трудились над новыми сортами пшеницы, овса, яблок и абрикосов, чтобы те переносили суровый сибирский климат; в прудах учили местных разводить рыбу. Водку не пили. И оказались самыми виноватыми. Мужчин Кабрицкого закрыли в темном бараке маленького городка Канска; а после допросов увезли в Красноярск по разным тюрьмам – «распылили», такое вот определение услышал тогда Юган. Из односельчан рядом с ним оказался 21-летний Эвальд. В Кабрицком были соседями и по счастливой случайности на всех пересылках оставались вместе. Поддерживали друг друга, помогали, чем могли. Ничего не знал о брате жены Иды, Николае. Его тоже забрали в ту же ночь. В Красноярске всех подолгу допрашивали, кого-то били. Югану с товарищем везло: на них или пересменка у конвоиров начиналась-заканчивалась, или обед был, а как-то и вовсе комиссия приехала. Благодаря удачным стечениям обстоятельств, руки-ноги-голова у него и Эвальда остались целыми. Лишь больно исхудали. Кормили безвкусной жижей, сваренной из заплесневевшего хлеба. Ложки отсутствовали, ели руками. Не мылись – воду давали только для питья, в ограниченных количествах, белья и запасных вещей не было. Спали на соломенных топчанах, а некоторые и просто на земляном полу. В Сибири первые холода и резкие перепады температур начинались уже летом. Многие были простужены. Однажды, во время прогулки, Юган увидел Иду. Любимую ненаглядную жену Иду. Она плотно прижималась к железным прутьям, по щекам катились безмолвные слезы. Была в нарядном – белом, с широким тонким кружевом, платке. Смотрела на него, не отрываясь и приложив палец к губам. Через несколько минут ее грубо согнали с места, винтовкой отталкивая от ограждения. Ида долго не подчинялась, пока в ее сторону не вскинули оружие. Пришлось уйти. Сразу сгорбилась, низко опустив голову и еле передвигая ноги. Какими правдами или неправдами узнала, где он, неизвестно, главное, свиделись. Юган смотрел вслед своей нежной, доброй, хрупкой Иде в последний раз…