Виктор Некрас - Мальчики из провинции

Они подходили.

В середине – рослый парень, но видно, что вряд ли намного старше Власа. Идет подбоченясь, пряча руки в лохмотья когда-то дорогого, должно быть, а теперь изменившегося до неузнаваемости сюртука с чужого плеча. По лохмотьям даже не было видно, какого цвета был сюртук – понятно было только, что какой-то из оттенков зелёного. Сбитые о питерские мостовые босые и грязные ноги в цыпках лениво загребали пыль, пылью же было покрыто и конопатое лицо, и вихрастая, словно никогда не чесаная голова. На поясе – кривой матросский нож, видно, достался от кого из сгинувшей в море родни. Рассечённая бровь, нос, свёрнутый набок в уличных драках.

По обе стороны от атамана – по двое ребят поменьше в таких же лохмотьях, но без того шика, что у среднего.

И в последний миг из-за спины атамана выскочил шестой – совсем мальчишка еще, лет семи-восьми, в длинной рубахе с остатками вышивки на ворота, рукавах и подоле (когда-то чья-то праздничная была, небось, крашеная) и без штанов. А к чему они в такую жару да при такой рубахе длинной?

И это знакомо.

Сейчас этот мелкий щегол, малышка , затеет ссору, а потом влезут и остальные.

Подошли, остановились.

Не пятеро. Шестеро.

Атаман смерил Власа взглядом с головы до ног, вынул изо рта дорогую даже на вид, изящно изогнутую трубку (настоящий английский «бент», из крымского бриара точённый, чтобы вы понимали! небось долго сокрушался по трубке зевака, у которого атаман её увёл) и рассчитанно выпустил сквозь зубы длинный плевок. Слюна равнодушно свернулась в пыли невдали от ног Смолятина.

Время остановилось.

Звенело в ушах.

– Ишь, какого красавца в наши края забросило, – процедил атаман наконец, разглядывая Власа, словно заморское диво и вместе с тем так, что Смолятин вдруг ощутил себя одетым не в сюртук, пусть и грубого дорожного сукна, а в обычную рыбацкую одежду, может быть, даже и испачканную рыбьей чешуёй и кишками – высокие нерпичьи бродни , рокан , парусиновые буксы да куколь . – И откуда только взялся на нашей земле? С таким роскошным тресковым запахом…

Влас молчал, лихорадочно бегая глазами от одного к другому и прикидывая, когда же начнётся . Но мальчишки не спешили.

– Яш, глянь… – сказал мелкий, кивая на рундук Смолятина. Влас сжал зубы – понятно было, к чему они прицепится в первую очередь.

Рундук у Власа был знатный.

Отцов подарок.

Настоящий матросский, плотно собранный из остатков корабельной обшивки, с крышкой под смолёной парусиной, окованный по углам медью, с протравленным кислотой узором. А по олифленому дереву – рисунки чернилами, карандашом, выжженные калёным железом. Нептун с длинной бородой и тяжёлым трезубцем в руке. Русалка в морской пене – каждая чешуйка на хвосте видна и соски в стороны торчат так, что в ладонях зудит. Голова американского адмирала Пола Джонса, который против англичан бился, а потом, при Потёмкине, на Чёрном море турецкие корабли жёг. Морской дьявол, с рогами и клыками, косматый и чешуйчатый.

Рундук отец выкупил у родни погибшего матроса, нарочно, чтоб Власу подарить.

– Ого, – сказал атаман и выгнул рассеченную когда-то бровь, приглядываясь к рундуку. Бросил через плечо, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Не хватать, лапы оборву. И зачем этой сухопутной крысе, трескоеду , такой сундук?

– Не сундук, а рундук, деревня, – презрительно сказал, наконец, Влас, отлично понимая, что именно этого от него и ждут. – Ты и сам сухопутная крыса пока что.

– Это кто крыса? – нешуточно оскорбился атаман. – Это я, Яшка-с-трубкой, сухопутная крыса?!

– А то кто ж! – бросил в ответ Влас, собираясь в комок и понимая – вот сейчас!

– Ну, держись! – звонко выкрикнул малышка , вмиг оказываясь перед Смолятиным, подпрыгнул, пытаясь достать до лица помора.

Не достал. Влас встретил его коротким тычком, сразу отбросив на шаг назад: хотели повода? – нате вам!

– Бей трескоеда !! – ожидаемо-радостно заорали все шестеро и ринулись к Смолятину.

2

Звонко затрубил рожок и почти сразу же вслед за ним глухой, прокуренный голос кучера возгласил:

– Санкт-Петербург, господа! Подъезжаем!

Гришка Шепелёв протёр глаза, прогоняя дрёму. Умыться бы сейчас, чтоб сон окончательно пропал! А то и голова тяжёлая, и во рту вкус, будто медный пятак под языком держал. Что бы там ни писал в своё время в наказах путешествующим государь Пётр Алексеевич, чтобы спали в дороге, а на месте делами государскими занимались, а только в дороге и сон не в сон. И трясёт, и мотает туда-сюда, и не прилечь, и даже не сесть удобно. Какой уж там отдых!

Гришка мотнул головой, потёр лицо ладонями. Только что ему казалось, что он – дома, в своём небольшом мезонине, на полу валяется толстый том Эксквемелина, а то, что постель качается, так это и понятно – море приснилось, что ещё могло присниться после Эксквемелина-то? А вредный братец Жоржик крадётся от дверей с полным ковшом воды, собирается вылить его на спящего Гришку, и мачеха вот-вот закричит-запоёт с первого этажа: «Грегуар! Жорж! Аннет! Пора завтракать!». А деревенские приятели уже ждут его в кустах сирени в саду – сегодня собирались на рыбалку, потом – вороньи гнезда зорить, потом – за ягодами, а там и в ночное… всё разве переделаешь?! А тут вот – на тебе! Петербург!

Шепелёв досадливо поморщился. Нечего сожалеть о том, что осталось в прошлом! Не о том ли ты и мечтал, Грегуар ? (впрочем, это имя тоже осталось в прошлом – он на это надеялся).

Дилижанс качнуло на ухабе, за окном послышались голоса, кто-то визгливо бранился, кто-то хмуро ворчал, лаяли собаки.

– Пирожки горячие! С пылу, с жару! – донёсся голос тонкий голос уличной торговки. – С рубцом, с яйцом, с капустой!

– Яблочки, первые яблочки! В дорожку – первое дело!

– Сбитень, сбитень! С вечера варён, ночь на леднике стужён!

– А молочка горячего! А молочка холодного!

И правда, что ль, город близко?! Гришка придвинулся ближе к окну. Ещё на выезде из Москвы другие пассажиры, переглянувшись, дружно уступили мальчишке место у окна – летом не продует, а за окно поглядеть на новые места – кто ж в четырнадцать-то лет от такого откажется. Сами же уселись понтировать – а что еще делать в такой долгой дороге? Книги читать, вино пить, спать да в карты играть! Иных занятий в дороге нет!

Гришка высунул голову в отворённое оконце, огляделся. Позади пылил длиннющий обоз из двух десятков крестьянских возов с сеном. Петербург – город большой, и в нём много не только людей, но и лошадей. Потому и сено в город привозят каждый день, и враз – помногу. Впереди высились два гранёных столба, блестела под ярким июльским солнцем вода то ли в речушке, то ли в канаве. А за ней подымались кирпичные и оштукатуренные стены домов, крытые тёсом и черепицей кровли и высокие, плотно сколоченные из старых, потемнелых от времени досок заборы.