Александр Дюма - Мадам Лафарг

Там я вновь увидел Адольфа – без баронессы он чувствовал себя очень одиноким. Я заметил его в тот миг, в какой он заметил меня, и мы разом двинулись навстречу друг другу. Я забыл набросать портрет Адольфа, который стал мне другом тогда, в 1819 году, и остался им по сей день.

Тогда он был высоким сухощавым брюнетом, стриженным «под ежик», с выразительными глазами, тонким, резко очерченным носом и великолепными белоснежными зубами. Он отличался аристократической небрежностью манер, а одет был по моде немецких студентов: серый сюртук, светло-синие панталоны, клеенчатая каскетка и верблюжий жилет.

Остановившись возле меня, он убрал в карман блокнот и карандаш.

– Неужели вы пришли сюда, чтобы делать зарисовки? – спросил я.

– Нет, я пишу стихи, – ответил он.

Я взглянул на него с изумлением, мне никогда не приходила в голову мысль попробовать писать стихи.

– Стихи? – повторил я. – Так, значит, вы пишете стихи?

– Да, пишу иногда.

– И кому вы их посвящаете?

– Луизе.

–Луизе Коллар?

– Да.

– Но она ведь замужем.

– Что с того? Элеонора, муза Парни, была замужем. Эшарис Бертена тоже была замужем. Лодойска, вдохновлявшая Луве, была замужней дамой [47]. Я увидел Луизу и влюбился в нее.

– Вы снова увидитесь с ней в Париже?

– Очень не скоро. Мы не имеем права ехать в Париж.

– Кто же лишил вас этого права?

– Людовик ХVIII.

– А откуда вы приехали?

– Из Брюсселя.

– Так вы живете в Брюсселе?

– Да, вот уже три года. Отец и я сотрудничали там в «Нэн жон», однако нас вынудили его покинуть.

– Журнал отказался вас публиковать?

– Нет, нас вынудили покинуть Брюссель.

– Кто же это сделал?

– Вильгельм.

– Кто такой Вильгельм?

– Король Голландии.

Виконт де Левен, сын графа Риббинга, мгновенно вырос в моих глазах: он не только оказался поэтом, не только дерзнул влюбиться в замужнюю Луизу, тогда как я был влюблен всего-навсего в гризетку, он еще имел небывалый вес во внешнем мире, коль скоро сам король Вильгельм занимался им и его отцом и был обеспокоен до такой степени, что выдворил обоих за пределы своей страны.

– И теперь вы живете в Вилье-Элоне? – задал я вопрос.

– Да, господин Коллар – старинный друг моего отца.

– И сколько времени вы здесь проживете?

– Ровно столько, сколько Бурбоны позволят нам прожить во Франции.

– У вас какие-то сложности с Бурбонами?

– У нас сложности со всеми королями.

Последняя фраза, брошенная с величественной небрежностью, покорила меня окончательно.

В самом деле, граф де Риббинг, как мы уже говорили, спокойно прожил во Франции все время царствования Бонапарта, а в1815 году полиция Бурбонов, припомнив ему судебный процесс в Швеции, вынудила его покинуть Францию и искать себе прибежища в Брюсселе, где кроме него хватало изгнанников, которые объединились и под руководством Антуана Арно, автора романа «Марий в Минтурнах», основали журнал «Нэн жон» («Желтый карлик»). Однако случилось так, что за табльдотом какой-то офицер заговорил о Ватерлоо и французах в тоне, который пришелся не по душе графу де Риббингу. Граф, горячая голова, хоть и стал на двадцать лет старше после дуэли с д'Эссеном, подошел к офицеру, отвесил ему пару оплеух и молча уселся на свое место.

Встречу назначили на следующее утро на девять часов утра. Но в семь часов утра у дома г-на де Риббинга остановилась карета, жандармы подняли с постели его и сына, посадили в карету и сказали кучеру: «По дороге на Маэстрихт». Лошади припустили в галоп.

Прусские власти уладили дуэль, отправив графа де Риббинга с сыном в крепость. К счастью, подъезжая к крепости, те повстречали принца Оранского [48], того самого, кто так отважно сражался при Ватерлоо.

Он осведомился, что это за карета, почему ее сопровождают конные жандармы и какие преступники находятся в ней? Граф де Риббинг знал принца лично, он выглянул из окна кареты и пожаловался па произвол, жертвой которого стал.

– А где вы жили до того, как приехали в Бельгию, граф? – спросил принц.

– Во Франции, ваше высочество.

Принц обратился к жандармам:

– Отвезите этих господ к французской границе, а там они свободны ехать куда пожелают.

– К какой именно границе вы желаете быть доставлены? – задал вопрос жандарм.

– К той, к какой пожелаете доставить вы, – ответил граф де Риббинг с присущим ему философским безразличием.

Жандармы повернули карету обратно, пересекли Брюссель, сопроводили узников до ближайшей границы, приказали кучеру остановиться, простились и приготовились возвращаться обратно.

– Извините, господа, но, прежде чем нам расстаться, будьте так любезны сказать, на какой дороге мы находимся? – осведомился граф.

– На дороге, ведущей в Мобеж.

– Спасибо.

Жандармы удалились рысью.

Держа в руках шапку, кучер подошел к седокам.

– Что приказали те господа? – спросил он.

– Доставить нас в Мобеж. А там будет видно.

– Где вас оставить в Мобеже?

– На почтовой станции.

Кучер сел па облучок и тронул поводья. Часа через два он доставил своих седоков в гостиницу при почтовой станции. Друзья наши отправились в путь на голодный желудок и странствовали часов с семи утра, так что нет ничего удивительного, если они успели проголодаться. Они заказали себе обильный завтрак и принялись изучать карту в почтовой книге, соображая, куда им направиться дальше. Из Мобежа вели две дороги: одна в Лан, другая в Ла Фер.

– А почему бы нам, ей-богу, не двинуться в Ла Фер? – заговорил граф, обращаясь к сыну. – Там у меня есть друг, он комендант крепости. Я попрошу у него пристанища. Если он отважный человек, то поселит нас у себя. Если трусливый – откроет дверь в камеру. Быть узником в Ла Фере лучше, чем еще где-нибудь.

Лошадей перепрягли, и, когда кучер осведомился, куда господ везти, граф без малейших колебаний ответил:

– В Ла Фер.

Станционный смотритель не поинтересовался, есть ли у путешественников паспорта, кучер поехал по дороге вправо, и на следующее утро они уже были в Ла Фере.

Граф де Риббинг не скрыл от своего друга, что он беглец и изгнанник, тот пожал ему руку и поселил у себя. Граф прожил у него чуть ли не месяц. Однако, понимая, какой опасности он подвергает отважного коменданта, граф решил отправиться дальше, вспомнив о своем друге Колларе, которому когда-то продал Вилье-Элон. Он простился с комендантом и в одно прекрасное утро появился в Вилье-Элоне, где его приняли с распростертыми объятиями. Там он прожил год, затем снял себе дом в Вилье-Котре и прожил в нем еще три года.

Потом он отправился в Париж и там остался до конца своих дней.

Полиции ни разу не пришло в голову спросить, кто он такой и откуда приехал.

Изгнание из Брюсселя подарило графу чудесную почтовую карету, король Пруссии не потребовал ее обратно.