Уильям Гаррисон Эйнсворт - Заговор королевы

Оставшись наедине с Эклермондой, Генрих обратился к ней со словами, дышавшими страстью, стараясь в то же время завладеть ее рукой.

Однако Эклермонда с криком вырвалась из его объятий и так быстро, как только позволяла ей окружавшая ее темнота, побежала по направлению к дверям.

– А-а! Прекрасная птичка, вы теперь не ускользнете от меня, – закричал торжествующий король, бросаясь вслед за беглянкой.

С этими словами он протянул руки и в темноте схватил что-то, приняв за Эклермонду. Внезапное падение его августейшей особы, сопровождаемое шумом разлетевшихся стаканов и посуды, вывело Генриха из заблуждения, между тем как подавленный смех, который он принял за смех молодой девушки, довершил его оскорбление.

Он молча поднялся и, затаив дыхание, стал внимательно прислушиваться. С минуту все было тихо.

Генриху показалось тогда, что он слышит шелест легких шагов в другом конце комнаты, и он обратил в ту сторону свое внимание. Тогда послышался шум, похожий на движение портьеры и – вслед – стук двери.

– Ах, черт возьми! Потайная дверь! Неужели она ее нашла? – вскричал Генрих, кидаясь в направлении шума. – Впрочем, она способна убежать от меня.

Однако же тихий смех, раздавшийся с другого конца залы, который, как он думал, не мог принадлежать никому другому, кроме его возлюбленной, заставил его предположить, что она не ушла. Тихонько пробираясь в ту сторону, он вскоре поймал маленькую нежную ручку, которую покрыл бесчисленными поцелуями и которая – странное дело – отвечала почти на его пожатие.

Генрих блаженствовал.

– Однако как легко ошибиться! – воскликнул влюбленный король. – Эта восхитительная темнота произвела полнейший переворот. Я был совершенно прав, приказав потушить свечи. Вы, прекрасная Эклермонда, казавшаяся несколько минут тому назад олицетворенной стыдливостью и скромностью, настоящей недотрогой, теперь так же любезны и снисходительны, как… как кто? – Как снисходительная Ториньи.

– А! Государь, – прошептал тихий голос.

– Право, моя красавица, – продолжал восхищенный монарх, – вы так очаровательны, что мы готовы стать еретиком.

В эту минуту глухой голос произнес над его ухом следующие слова: "Vilain Herodes".

Король вздрогнул.

Мы уже говорили, что он был в высшей степени ханжа и суеверный человек. В это время его рука так сильно задрожала, что он едва мог удерживать хорошенькие пальчики, которыми завладел.

– Что вы сказали? – спросил он после минутного молчания.

– Я не произнесла ни одного слова, государь, – отвечала его собеседница.

– Ваш голос странно изменился, – отвечал Генрих, – я едва узнаю его.

– Слух вашего величества обманывает вас, – отвечала дама.

– Обман столь реален, – сказал Генрих, – поскольку мне кажется, как будто я уже не раз слышал этот голос. Это доказывает, как легко ошибиться.

– Это правда, – отвечала дама, – но может статься, голос, о котором говорит ваше величество, был для вас приятнее моего?

– Нисколько, – сказал Генрих.

– Значит, вы не желали бы заменять меня другою? – робко спросила дама.

– За все мое царство, – вскричал Генрих, – я не желал бы променять вас на другую! Та, которую вы имеете в виду, нисколько на вас не походит, моя прелесть.

– Совершенно ли вы в этом уверены, государь?

– Как в моем спасении, – отвечал Генрих со страстью в голосе.

– В котором ты отнюдь не уверен, – проговорил снова над его ухом гробовой голос.

– Вот опять, неужели вы ничего не слышали? – спросил снова испуганный Генрих.

– Совершенно ничего, – ответила дама. – Что за странные у вас фантазии, государь?

– И точно, странные! – отвечал дрожавший Генрих. – Я начинаю думать, что дурно поступил, полюбив гугенотку. Клянусь Варфоломеевской ночью, вам необходимо изменить религию.

– Это ты должен переменить свою, Генрих Валуа, – ответил замогильный голос, – иначе дни твои сочтены.

– Господи, прости меня грешного! – вскричал в ужасе король, падая на колени.

– Что вас так сильно тревожит, ваше величество? – спросила его собеседница.

– Прочь! Прочь! Прекрасное видение, – вскричал Генрих, – удались!

– Оставь в покое эту добродетельную гугенотку – продолжал голос.

– Во грехе зачала меня мать моя, – продолжал Генрих.

– Совершенно верно, – отвечал голос, – если же нет, то имя Фернелиуса подверглось постыдной клевете.

– Фернелиус! – повторил Генрих, едва понимая слова, раздававшиеся в его ушах, и вообразив в своем ужасе, что голос назвал себя тенью покойного доктора его матери. – Ты душа Фернелиуса, вышедшая из чистилища, чтобы меня терзать, – продолжал Генрих.

– Ты угадал! – торжественно отвечал голос.

– Я велю совершить ночные бдения за упокой твоей души, мой бедный Фернелиус, – продолжал король. – Перестань меня преследовать, и да упокоит Господь душу твою в селениях праведных.

– Этого недостаточно! – отвечал голос.

– Я все сделаю, что ты прикажешь, мой добрый Фернелиус, – сказал король.

– Люби своего шута Шико, – продолжал голос.

– Как моего брата, – отвечал Генрих.

– Не как твоего брата, а как самого себя, – отвечал голос Фернелиуса.

– Буду, буду, – вскричал король. – Что надо еще делать?

– Перестань по-пустому гоняться за добродетельной Эклермондой и возвратись к той, которую покинул.

– Про которую говорите вы? – спросил озадаченный король. – Кого имеете вы в виду, уважаемый Фернелиус, – королеву Луизу?

– Нет, Ториньи, – отвечал голос.

– Ториньи! – повторил Генрих с выражением отчаяния. – Назначьте любую из моих прежних любовниц, лишь бы не нее, нельзя ли иначе уладить дело?

– Другого выбора нет, – важно отвечал голос.

– Ну, так я лучше соглашусь, – отвечал Генрих, – подвергнуться… Ах, черт возьми! Выходец с того света смеется! Это чья-нибудь шутка! – вскричал он, совершенно успокоившись, поднявшись на ноги и хватая правой рукой находившийся вблизи него предмет. – Здесь есть изменники, – продолжал он, услышав удаляющиеся шаги. – Это не привидение, не Фернелиус.

– Именем неба, о чем же вы так долго говорили, ваше величество? – спросила дама с поддельным удивлением.

– Сейчас узнаете. Клянусь Богом, сударыня, вы пожалеете о своих поступках и ваш соучастник будет наказан за свою дерзость. Мы без особенного труда угадали, кто сыграл с нами эту глупую шутку. Эй, огня! Огня!

Говоря это, он приложил к губам свисток. Двери тотчас раскрылись, и прибежали слуги со свечами.

Свет упал на короля и его даму, которая, вероятно, смутившись от присутствия такого множества зрителей, закрыла лицо руками.

– Поднимите голову, сударыня! – вскричал Генрих грозным голосом. – Мы не намерены щадить вашей стыдливости, можете быть в этом уверены. Весь двор узнает, какую штуку вздумали вы сыграть с вашим государем, весь двор будет свидетелем вашего посрамления. Поднимите голову, говорю вам. Если ваше бесстыдство довело вас до подобного поступка, то оно же поможет вам вынести обращенные на вас взгляды. Недавно смеялись вы, теперь же наша очередь смеяться. А! А! Клянусь Богом, ни за что на свете не избавим мы вас от этого возмездия. Подымите голову! Подымите голову, Эклермонда.