Густав Эмар - Вождь окасов

– Пусть кушают мои братья...

Молодые люди не заставили повторить это любезное приглашение. В первые минуты глубокое молчание царствовало между собеседниками; но как только аппетит был несколько удовлетворен, разговор возобновился. Индейцы, может быть, лучше всех людей на свете понимают законы гостеприимства. Они понимают общественные приличия, так сказать, по инстинкту, который заставляет их угадывать с первого раза с неизменной верностью, какие вопросы могут они сделать своим гостям и на какой точке должны остановиться, чтобы не показаться нескромными.

Французы еще в первый раз по приезде в Америку находились в сношениях с ароканами и не могли опомниться от удивления при виде общительности и благородства этих детей природы, которых по рассказам, более или менее вымышленным, они привыкли, также как и все европейцы, считать грубыми дикарями.

– Братья мои не испанцы? – сказал вождь.

– Это правда, – отвечал Луи, – но как вы это заметили?

– О! – возразил индеец с презрительной улыбкой. – Мы хорошо знаем этих злых солдат; это наши враги и враги слишком давние для того, чтобы мы могли ошибиться на их счет... С какого острова мои братья?

– Наш край не остров, – заметил Валентин.

– Брат мой ошибается, – выразительно сказал индеец, – только один край не остров, это великая земля окасов – людей свободных.

Молодые люди склонили головы; перед мнением, так решительно высказанным, спор становился невозможен.

– Мы французы, – отвечал Луи.

– Французы нация хорошая, храбрая; у нас было много французских воинов во время великой войны.

– А! – с любопытством спросил Луи. – Французские воины сражались вместе с вами?

– Да, – отвечал вождь с гордостью, – воины с седой бородой, грудь которых была покрыта ранами – почетными, полученными на войнах их острова, когда они сражались под командой своего великого вождя Залеона.

– Наполеона? – сказал с удивлением Валентин.

– Да, кажется так бледнолицые произносят его имя; брат мой его знал? – спросил индеец с любопытством, плохо сдержанным.

– Нет, – отвечал молодой человек, – хотя я и родился в его царствование, но никогда его не видал, а теперь он умер.

– Брат мой ошибается, – возразил индеец с некоторой торжественностью, – такие воины не умирают. Когда они исполнят свою обязанность на земле, они идут в рай, охотиться возле Властелина мира.

Молодые люди наклонили головы с видом согласия.

– Как странно, – сказал Луи, – что слава этого могущественного гения распространилась до самых отдаленных и неведомых мест земного шара и сохранилась чистою и блестящею среди племен диких и грубых, тогда как в той самой Франции, для которой он сделал так много, постоянно старались омрачить, даже уничтожить ее.

– Вероятно, подобно своим соотечественникам, которые время от времени объезжают наши охотничьи земли, мои братья имеют намерение торговать с нами? Где их товары? – продолжал вождь.

– Мы не купцы, – отвечал Валентин. – Мы приехали в гости к нашим братьям ароканам, мудрость и гостеприимство которых нам очень хвалили.

– Ароканы любят французов, – сказал вождь, польщенный этим комплиментом, – мои братья хорошо будут приняты в деревнях.

– К какому племени принадлежит брат мой? – спросил Валентин, внутренне восхищенный добрым мнением индейцев о его соотечественниках.

– Я один из главных ульменов священного племени Большого Зайца , – отвечал вождь с гордостью.

– Благодарю; еще один вопрос...

– Брат мой может говорить: уши мои открыты.

– Мы отыскиваем одного вождя, которому рекомендовали нас наши друзья, с которыми он часто торговал.

– Как зовут этого вождя?

– Антинагюэль.

– А!..

– Брат мой, стало быть, его знает?

– Да. Если братья мои пожелают, после отдыха я сам провожу их к Антинагюэлю, самому могущественному токи из всех четырех областей ароканского союза.

– Какой областью управляет Антинагюэль?

– Краем в Андах.

– Благодарю.

– Мои братья примут мое предложение?

– Почему же нам не принять его, вождь, если, как я полагаю, оно серьезно?

– Пусть же едут мои братья, – продолжал индеец, улыбаясь, – моя деревня недалеко.

Завтрак давно был кончен; индейцы сели на лошадей.

– Поедем! – сказал Валентин, обращаясь к Луи. – Этот индеец, как кажется, говорит с нами чистосердечно; притом подобная поездка доставит нам новые впечатления.. Как ты думаешь, Луи?

– Я не вижу, почему бы нам не принять предложения индейца.

– С Богом, когда так.

И Валентин вскочил на лошадь; Луи сделал то же самое.

– В путь! – скомандовал вождь. Воины индейские поскакали в галоп.

– Как бы то ни было, – заметил Валентин, – надо признаться, что эти дикари добрые малые; я чувствую к ним живейшее участие... Это настоящие шотландские горцы по гостеприимству. Что подумали бы мои полковые товарищи, а в особенности мои старые бульварные друзья, если бы знали что случилось со мною?

Луи улыбнулся, и молодые люди, не заботясь более ни о чем, поскакали за своими проводниками, которые, оставив берега реки, сдвигались по направлению к горам.

Для того, чтобы сделать понятнее следующие происшествия, мы должен рассказать здесь об одном приключении, случившемся за двадцать лет до того времени, в которое происходит наша история.

В конце декабря 1816 года, в холодную дождливую ночь, путешественник, верхом на превосходной лошади и старательно закутанный в широкий плащ, ехал крупной рысью по дороге, или скорее по тропинке, проложенной в горах, которая ведет от Кручеса к Сан-Хазэ. Человек этот был богатый землевладелец, объезжавший Ароканию для закупки у индейцев небольшого количества быков и баранов.

Выехав из Кручеса в два часа пополудни, он запоздал в дороге, устраивая различные дела с huasos и торопился на свою ферму, находившуюся в нескольких милях от того места, где он был теперь. В страна было неспокойно. Несколько дней уже пуэльчесы переходили с оружием границы Чили и совершали набеги на земли республики, сжигая фермы, похищая семейства, под командой вождя, называвшегося Черным Шакалом , жестокость которого приводила в ужас обитателей стран, подвергавшихся его нападениям.

Поэтому человек, о котором мы говорили, с тайным беспокойством ехал по пустынной дороге, ведущей на его ферму. С каждой минутой тревога его увеличивалась. Гроза, собиравшаяся весь день, разразилась наконец с яростью, неизвестной в наших краях; ветер колебал деревья; дождь лил ливнем; молния ослепляла лошадь, которая поднималась на дыбы и не хотела идти вперед. Всадник пришпоривал непослушное животное и внимательно рассматривал дорогу, насколько позволяла темнота. С неслыханными затруднениями победил он наконец главные препятствия; уже он различал сквозь мрак стены своей фермы, как вдруг лошадь его отпрыгнула в сторону так неожиданно, что чуть было не выбросила его из седла.