Николай Энгельгардт - Граф Феникс

– Изволите проснуться, ваше превосходительство! Изволите проснуться!

Иван Перфильевич не обращал на шепот камердинера никакого внимания, только носом посвистывал. В спальне были опущены толстые занавесы и не пропускали дневного света. Ночничок теплился в фарфоровом умывальнике, да светилась лампада. Полог монументального ложа Елагина не был опущен.

Но вдруг Иван Перфильевич глубоко вздохнул и открыл глаза.

– Изволили проснуться, ваше превосходительство? – прошептал камердинер.

– Проснулся, да, – сипло сказал старик. – Я, кажется, всхрапнул. Что теперь, день или ночь?

– День-с.

– А-а-а! Вспоминаю! Ну, Саввушка, радуйся, старый дурак, я совершенно здоров!

Седой Саввушка просиял от радости.

– Я теперь здоров, – продолжал Елагин.

Однако с трудом приподнялся на кровати и сморщился от боли в ноге.

– О-о-о! Еще чувствую! Но все пройдет. Я знаю. Я такой сон видел.

– Помоги, Владычица Одигитрия Смоленская! А между тем о недуге вашем, батюшка, государыня узнала, – сообщил Саввушка, – прислали нарочного фельдъегеря с пакетом!

– Ой ли! Так проси князя принести сюда государынин пакет!

– Да еще и дохтура для лечения вашего превосходительства изволила прислать, господина Роджерсонова, – продолжал верный слуга.

– Доктор прислан! Но я совершенно здоров! Ей же ей, теперь здоров совершенно! – всполошился Иван Перфильевич.

– А князь перепугались и со своей стороны изволили пригласить домашнего лекаря светлейшего.

– Что это, целый полк лекарей! И одного предостаточно, дабы на тот свет спровадить, а тут вдвоем примутся! Да я не хочу. Мне докторов не надо. Я совершенно здоров… О-о-о… Как стрельнуло!.. Но это старая знакомая – подагра-матушка. Я с ней сам справлюсь.

– Истинно, ваше превосходительство, доктора только калечат, а пользы от них никакой быть не может, – убежденно сказал камердинер. – А вот пригласили бы к себе Ерофеича, тот живой рукой с ножки вашей всякую боль бы снял!

– Ерофеич! Нет, нет, погоди. Но коли государыня лейб-медика прислала, надо ему показаться.

Тут в спальню вошел князь Кориат, подал пакет, сообщил о прибытии докторов и выразил удовольствие, что видит его превосходительство освеженным сном и даже бодрым.

– Да, я теперь отлично себя чувствую. Я здоров. Только при движении несколько… о-о-о… стреляет! – сказал Елагин и открыл пакет.

«Иван Перфильевич,

– писала Екатерина,

– ногу твою господин Роджерсон, быть может, в кратчайшее время исправит, а чем руку такого ленивца исправить, не имею понятия. Указ против „кожесдирателей“ написан как нельзя лучше. Отчего же медлил доложить? Когда вылечишься, я рада буду вас видеть, но – воля твоя – боюсь, что ты с костыльками не управишься по здешним высоким лестницам, поэтому вас прошу передать пока доклад мне через помощника вашего Василия Ильича Бибикова.

Впрочем, благосклонная к вам

Екатерина».

– Что ж это! – с тревогой сказал старик, прочитав царицыно послание. – Уже государыня на костыльки поставила инвалидом и дворцовые лестницы для меня высокими находит! Боже мой! Что ж это! Или я от дела отстранен!? Не дошло ли чего до государыни? Или кто-нибудь донес! Какое несчастье! Проклятый Калиостро! Проклятый Кофт! Проклятая Габриэлли!

Елагин удрученно опустился на подушки.

– Государынина немилость точно меня всех сил лишит и на край гроба поставит! – продолжал он жалобно. – Что это, Господи, от злых тех шарлатанов неужели нет защиты! То ногу себе повредил! Теперь уж и на костыли поставлен! Пришла беда – отворяй ворота.

– Но я не вижу в письме государыни немилости, – возразил князь Кориат. – Напротив, царица о здоровье вашем заботится.

– Твоими бы устами мед пить! Вы еще неопытны в придворной службе. Государыня прямо не говорит, но обиняком дает понять. Я от доклада отставлен и приезд ко двору мне запрещен! Без лучей животворного моего солнца всех надежд лишаюсь! Но надо полностью пересмотреть все дела. Сенатские у тебя все? Удивительное дело, как сутяжничество развелось! Тягаются, судятся, – о чем? Вот возьми капитульные бумаги, что на трюмо. Там и господина Калиостро патенты, и письма о нем высоких особ. Разбери хорошенько, если только там можно разобрать что-нибудь, особенно в письме ко мне этого жулика, где он всю жизнь свою рассказывает и уверяет, что супруга его Серафима не кто иная, как мумия древней Изидиной жрицы, воскрешенная им с помощью высших тайн магии, и поэтому красавице свыше двух тысяч лет! Вот какому вздору заставляют нас верить! И зачем только все эти наши ложи, молотки, ленты? Принимаем шарлатанов, а они нам ослиные уши приставляют! Предаемся таинственным, темным учениям вместо святого откровения истинной веры Христовой! Что все это? Затмение разума или просто глупость! А контракт Габриэлли? Тоже суета и безумие! Учреждаем зрелища, позорища, приглашаем иностранок за большие деньги: они кувыркаются, визжат, опустошают наши карманы, совращают наших молодых людей; да и мы, старики, вместо того, чтобы молиться Богу и готовиться к переходу в иной мир, за актерками скачем! И что хорошего в этой Габриэлли? Баба дебелая, ручищи, ножищи, ни воспитания, ни тонких чувств, как есть здоровенная торговка-мещанка с рынка. А мы под ее дудку пляшем и теряем свое здоровье!

Секретарь хорошо знал эти припадки скептицизма у Елагина, когда все казалось ему вздором и суетой. Знал, что они так же быстро проходили, как и наступали.

Тут дверь открылась, и, видимо, наскучив ждать приглашения, в спальню вошел доктор Роджерсон, сопровождаемый домашним врачом Потемкина. За ними шел слуга, он же фельдшер, с ланцетами и медной чашкой для кровопускания в руках и клистирной трубкой под мышкой. Иван Перфильевич поперхнулся на полуслове и спрятал голову поглубже в подушки.

Тщательно осмотрев бедного директора спектаклей и зрелищ, доктора признали кровопускание и промывательное совершенно необходимыми, отвергая другие медицинские средства до полного выяснения болезни. Проснувшийся столь бодрым и веселым, старик после ухода врачей совершенно ослабел. На прощанье его угостили отвратительнейшей микстурой. Вместе с тем проникся он убеждением, что тяжко болен, совершенно пал духом, и опять суеверие взяло над ним верх. После ухода врачей вновь стал, боязливо оглядываясь, шептать князю Кориату, что чувствует на себе карающую десницу Великого Кофта, что Кофт услышал его дерзкие речи и углубил болезнь, что в этих обстоятельствах единственное средство – обратиться к Калиостро. Но сделать это надо в тайне.

– Знаю, что он где-то в Итальянских живет. Так прошу тебя, милый князь, сам сходи к нему под вечер, в сумерках, а слугам не поручай. Боже упаси, если кто-нибудь узнает об этом. Действуй как можно осторожнее. В Итальянских Габриэлли тоже проживает. У нее есть карлица, лукавое и пронырливое создание. Если только она узнает о твоем посещении, то, конечно, скажет Габриэлыпе, а та догадается обо всем. А ей не надо ничего знать. Итак, закутайся в плащ, надвинь на глаза круглую английскую шляпу и дипломатично отвечай на вопросы.