Поль Феваль - Карнавальная ночь

– Честно заработанным! – добавил Жафрэ. – Осмелюсь предположить, наш друг и коллега Комейроль выразил мнение всех присутствующих.

– Так вот, – продолжал последний, сунув руку за борт фрака, как обычно изображают ораторов, вещающих с парламентской трибуны, – Маргарита Садула, судя по всему, начала совать нам палки в колеса. У меня есть множество тому доказательств, назову из них три: встречается с Леоном де Мальвуа, раз; посылала зачем-то своего Аннибала к Господину Сердце, два; велела доктору Самюэлю, здесь присутствующему, в случае судебного разбирательства не признавать Господина Сердце сыном Терезы, три.

– Я могу подтвердить лишь справедливость последнего пункта, – сказал доктор.

– Это главное! – воскликнул Комейроль. – В самом деле, господа и дорогие коллеги, если мы заключаем сделку с Господином Сердце, о котором я вам скоро все расскажу и который наконец решился и не далее как нынче вечером должен откровенно высказать свое мнение, – так вот, если, повторяю, мы заключаем сделку с этим молодым человеком, то его непременно нужно сделать герцогом де Клар, иначе чем он оплатит тридцать векселей по сто тысяч франков?

– Верно! – раздалось со всех сторон.

– Сделки должны быть честные, – продолжал Комейроль, – иного я не признаю! Мы продаем высокое положение в обществе, состояние. Спрашивается, почему Маргарита не хочет, чтобы этого молодого человека признали герцогом? К чему эти секреты, утайки? Так нам никогда не выбраться из этой паутины!

– «Доколе, о Каталина?..» – пробормотал Ребеф, доучившийся до третьего класса в коллеже Роллена.

– Ничего смешного, черт побери! – сказал Комейроль. – Эта женщина роет нам яму, и мы загремим туда вверх тормашками. Предлагаю объявить наше общество на осадном положении.

– На голосование! – поддержал Добряк Жафрэ.

Сказано – сделано. Еще Лафонтен живописал ликование мышей в отсутствие кота. Важное предложение Комейроля было принято единогласно.

– Господа и дорогие коллеги, – сказал бывший старший письмоводитель после голосования, – мы приняли великое решение. Теперь поговорим по существу. Маргарита необычайно умна, этого никто не станет отрицать. Мне даже кажется, что Приятель – Тулонец научил ее некоторым своим паскудствам, уж простите за грубое слово. Но это еще не дает ей права вытирать о нас ноги. Она держит нас за уши, но мы держим ее за горло. Лекок сам сказал, когда десять лет назад после стычки мы выбросили кинжал, что никогда не следует пренебрегать человеком, если он свидетель преступления и притом не слепоглухонемой. Виновник убийства на улице Кампань-Премьер пока на свободе. Срок давности еще не истек, и возмездие ждет его… Это понятно?

Смех вокруг стола затих. Добряк Жафрэ беспокойно огляделся по сторонам, и сам Комейроль невольно понизил голос.

– Может, я несколько сгущаю краски, дорогие мои, – заговорил он снова, – ведь всякому известно, что за нашу милую графиню я готов в огонь и в воду, но коль на вас нападают, а у вас в руках оружие, то хотя бы сделайте вид, что намерены пустить его в ход. Маргарита, ясное дело, хочет захапать все да вдобавок загнать в ловушку нас; я изрядно изучил ее нрав. Мое второе предложение: контора Дебана не позволит себя топтать, как мокрую курицу, чтоб меня! В конце концов, мы можем, проявив твердость и вместе с тем осторожность, нынче ночью немножко показать зубы!

– Да как следует! – воскликнул Муанье. – Как ни крути, она всего лишь женщина!

– Полный рот зубов! – поддержал Ребеф. – И преострых!

– Если мы ловко разыграем карту «первого мужа»… – подсказал Добряк Жафрэ.

– Доктор Самюэль, конечно, кое-что знает о болезни Жулу… – начал было Нивер.

– Стоп! – приказал Комейроль. – Дурака не трогать. Это дело семейное, и нечего совать палец между молотом и наковальней. Можно себе позволить от силы тонкий намек, ведь Жулу пока жив, а такую пройдоху и лицедейку, как Маргарита, нельзя обвинить даже в маленьком грехе, покуда он полностью не совершен. Жафрэ, дорогой, сделай одолжение, пригласи нас в гостиную, мы продолжим беседу за кофеем.

Они встали и сгрудились у порога гостиной; на лицах была написана воинственная решимость. О, в этот миг контора Дебана не боялась ничего!

Однако едва переступив порог гостиной, Комейроль отпрянул, словно увидел дьявола с рогами. Шедший за ним Добряк Жафрэ вскрикнул. Доктор Самюэль, Муанье, Ребеф и Нивер – всяк на свой лад выразили изумление, граничившее с паникой.

С Маргаритой шутки были плохи.

Все подобострастно заулыбались.

Хотя то была даже не сама Маргарита, а всего лишь ее холоп.

Когда семья большая, а дом маловат, мебель часто стоит как бы не на месте. Так, в гостиной может очутиться кровать, а в столовой – конторка. Ничего страшного тут нет, просто Бог благословил супругов обильным потомством, что принято считать приметой семейного счастья.

Хотя Добряк Жафрэ был холост, домочадцев у него было множество: его заставляли потесниться любимые птицы.

В гостиной Жафрэ надо всей обстановкой главенствовал несгораемый шкаф.

Огромный, весь железный, несгораемый шкаф фирмы «Берье и компания», казалось, недоумевал, как его занесло в эту вытянутую опрятную комнатку, по моде того года и с потугой на роскошь меблированную новехоньким гарнитуром из одной донельзя благопристойной лавки на улице Клери.

Полированные чары божественного красного дерева мало-помалу рассеиваются. Мебель из палисандра идет нарасхват. Малый Париж с ума сходит по этим вычурным уродцам. Увы, обстановка гостиной Жафрэ была розового дерева, причем недорогого. От одного вида ее англичанин скончался бы с тоски.

Ах, розовое дерево, цветок пленительной роскоши! Ужасно, что развелось столько подделок под розовое дерево!

Но мы должны особо сказать о железном шкафе, который один стоил раза в четыре дороже, чем вся мебель, украшавшая добропорядочную гостиную Добряка Жафрэ.

Те из наших читателей, кто помнит первую книгу о Черных Мантиях, узнали его с порога. Это был знаменитый шкаф, настоящий памятник истории. В нем хранились, бывало, неимоверные суммы.

Шкаф пережил пожар в суде, многое повидал на своем веку, о нем писали газеты. Он убил человека, отхватив тому голову почище гильотины.

Нет, то не был рядовой представитель племени шкафов. Какая-то роковая цепь связала его с судьбой Лекока, вложившего в свои злодеяния куда больше ума, чем потребовалось бы, пожелай он прославиться честными делами.

Странное, но вместе с тем расхожее заблуждение! Люди никак не хотят понять, что творить зло стократ труднее, нежели добро, а труды, вложенные во зло, принесут стократ меньше, чем употребленные на добрые дела.

Это был шкаф Банселля, потом Шварца; в сей шкаф Приятель – Тулонец намеревался запереть на пять миллионов фальшивых банкнот, и был обезглавлен острым краем его тяжелой створки.