Поль Феваль - Карнавальная ночь

Последними словами она невольно подсказала раненому дату и объяснение тому гулу, что доносился с улицы. Ролан принялся лихорадочно подсчитывать дни.

Холодный пот выступил у него на висках. Бедная мать ждала его уже более трех недель!

– Однако, – не унималась Даво, смакуя кофе, изрядно разбавленный водкой, – похоже, старухе нравится шататься по парижским притонам… А мне сколько досталось? Всего-то сотня жалких франков. Не больно щедрый подарок!.. Если бы я только знала, в чем тут дело, держу пари, я добыла бы себе пожизненную ренту… Ого, уже девять часов! Пора баиньки, мадам Даво!.. Солдат спит, служба идет, а завтра и службе конец. Бай-бай!

Она поудобнее устроилась в кресле, к неизъяснимой радости Ролана, не спускавшего с нее глаз. Ее красное лицо и осоловевшие глаза свидетельствовали о том, что сиделка не пожалела сил, добиваясь поставленной цели: славно провести вечерок.

Спустя полчаса приемная наполнилась храпом, похожим на визг пилы. Ролан подождал еще полчаса. Терпение его было на пределе, у него буквально кровь кипела в жилах.

Часы пробили десять. Уличный гвалт усиливался, и, напротив, обитель постепенно затихала.

Сердце Ролана билось так сильно, что он лишь с третьей попытки выбрался из-под одеяла. Когда он сел в постели, у него закружилась голова. Ему потребовалось несколько минут, чтобы собраться с силами и встать на ноги. Но воля и желание по-прежнему двигали им. Обняв горящую голову ледяными руками, он выпрямился во весь рост.

– Я упаду, лишь переступив порог обители! – сказал он себе.

Напомним, он думал только о стене, отделявшей его от свободы. Все, что могло произойти потом, было ему безразлично.

Ступая босыми ногами, он добрался до стульев, на которых Даво развесила свои обновки. Собрав их все, от шляпки до туфель, Ролан прошел за ширму, свое привычное убежище. Сначала он надел чулки и туфли, оказавшиеся слишком большими для него. Эти предметы туалета были ему наиболее знакомы; кроме того, с обутыми ногами он чувствовал себя смелее. С остальными пришлось повозиться. Его руки дрожали, он плохо видел в темноте, и ему недоставало зеркала. Для того чтобы облачиться в панталоны, жилет и сюртук, Ролан не нуждался ни в свете, ни в трюмо. Но когда впервые наряжаешься в женское платье, помощь была бы весьма кстати, и Ролан с сожалением подумал о соседке, услужливой мадам Марселине, заменявшей ему камердинера в трудных случаях.

Надевая рубашку задом наперед, он подумал: «Прежде я постучусь к ней. Осторожность не помешает. Она подготовит матушку, которая, возможно, очень слаба… Бедная матушка! Как я хотел бы увидеть ее здоровой!»

Он обернул нижнюю юбку вокруг талии, затем верхнюю, получилось совсем неплохо. С корсажем он справился без труда: тот застегивался, как рубашка. Затем он упрятал свои длинные волосы под шляпку. Оставалась шаль. Но прежде чем накинуть ее, Ролан замер на месте, измученный страхом и надеждой.

Он составил для себя четкий и исключительно простой план, заключавшийся в том, чтобы пройти мимо привратницкой и попросить открыть ворота. Нечего и говорить, задумка была славной, и никакое неожиданное препятствие не могло бы помешать ее осуществлению. Но когда настал момент привести хитроумный план в действие, Ролан ощутил, как волосы у него встают дыбом.

Он вдруг вспомнил о сущих безделицах. Даво никогда не выходила по вечерам. И как она просит открыть ворота, когда выходит? Какими словами приветствует сестру-привратницу? А что, если он с кем-нибудь столкнется? Стоит ему хоть на шаг сбиться с пути, и все пропало.

Что до походки, голоса, манеры говорить, то об этих вещах Ролан не беспокоился. Даво была родом из тех мест, что граничат с Бельгией, а подмастерья художников, к каковым относился и Ролан, наделены врожденными способностями ко всякому передразниванию.

Воспоминание о бельгийской границе навело Ролана на мысль: он накинул шаль на голову, словно огромную косынку, и, честное слово, не раздумывая более ни секунды, двинулся к двери приемной, которая довольно скоро поддалась ему.

Он был удивлен, с какой легкостью он справился с первой частью своего плана. Храбрецы колеблются лишь на берегу Рубикона. Но стоит им ступить в воду, как к ним возвращается хладнокровие. Ролан тихонько запер дверь и положил ключ в карман.

Он оказался в нетопленом вестибюле, освещенном лампой – кинкет, висевшей на стене. Оттуда, где, по мнению Ролана, был выход, доносилось взволнованное шушуканье нескольких приглушенных голосов. Между свободой и Роланом встало новое препятствие: тайное собрание сгорающих от любопытства кумушек.

Несомненно, даже самого отважного человека подобное затруднение заставило бы отступить. Но Ролан смело пошел навстречу гибели. Выйдя из вестибюля, он попал в небольшой двор, где находилась привратницкая, и где собрались сестры, которым последние события в обители не давали уснуть.

Молодые и старые, крепкие и немощные, они болтали без умолку, перебивая друг друга, и предметом беседы было удивительное отсутствие матери Франсуазы Ассизской. Собрание длилось уже около двух часов, и какие только догадки и суждения не были высказаны! Сейчас сестры возбужденно обсуждали, уж не господин ли герцог, чего доброго, зарезал несчастного молодого человека.

Привратница заметила странную фигуру, остановившуюся у входа в сторожку, и по новой шали узнала сиделку Даво.

– Вот кому у нас подарки жалуют! – пробормотала привратница.

– Уж ей-то наверняка кое-что известно! – заметила одна из сестер.

– Что-нибудь случилось, мадам Даво? – громко спросила привратница.

– Да вот хочу прогуляться до дому, – ответил Ролан, прикрываясь шалью и с изумительной точностью подражая гнусавому голосу сиделки и ее манере растягивать слова. – Я только на минутку. Сами понимаете, надо же похвастаться перед муженьком обновками.

– А что, раненый остался один?

– Ну что вы, как вы могли такое подумать! С ним сестра Люсия.

Сестра Люсия была одной из двух славных монахинь, что на свой страх и риск поместили умирающего Ролана в приемной.

Солгавший Ролан дрожал от страха, опасаясь, что сестра Люсия находится здесь и сейчас выведет его на чистую воду.

Но удача сопутствовала ему. Сестра Люсия не любила судачить и давно отдыхала в своей келье.

– Как вы необычно шаль повязали, мадам Даво! – заметила привратница.

– Такая у нас мода, там, на севере, – отвечал Ролан, – да и простуды меня все время одолевают.

Привратница с ворчанием открывала ворота.

– Мать Франсуаза еще не вернулась, мадам Даво. Может быть, у вас к ней поручение? Конечно, я вас ни о чем не спрашиваю! Но если бы вы не были ее любимицей, я бы с вами по-другому поговорила. – Она обернулась к сестрам и добавила: – Когда этой дамочке в чем-нибудь отказывают, такой шум поднимается!