Поль Феваль - Тайна Обители Спасения

– А если его убьют! – не унималась она.

– Что ж, – отвечала я, не желая потакать ей во всем,– на войне без риска не обойдешься, но пока убивает он, а сам целехонек.

– Ах, какой он храбрый, Морис! Мой бедный Морис!.. И всякие глупости в таком духе, что ж! Все мы бабы одинаковы, и те, что весят всего ничего, как твоя финтифлюшка, и те, в которых весу двести тридцать семь фунтов – я взвешивалась на последней ярмарке в Сен-Клу. Может, ты хочешь покурить? Ты какие любишь?

– Но это же еще не все! – вскричал Морис. – Мама Лео, моя добренькая Лео, не скрывайте от меня ничего, прошу вас!

– Все вы, мужчины, эгоисты! – прогремела в ответ укротительница. – То, что для тебя сладенькое молочко, для меня хуже уксуса! Ладно, продолжаю, хотя об остальном догадаться нетрудно. Живет она там в холе и неге, окружена всяческой роскошью, да, видать, не в золоте счастье. Что в нем, в богатстве, если душа не на месте и сердце тоскует! Не выдержала она такой жизни, потихоньку выбралась из дворца своей то ли баронессы, то ли герцогини и в наемной таратайке прискакала сюда на разведку...

– Но она и вправду сказала, что любит меня? – с тревогой допытывался молодой лейтенант.

– До смерти! – благородно подтвердила госпожа Самайу. – Ее любовь кончится только с последним вздохом!

– Какой же вы ангел, мама Лео! – воскликнул осчастливленный Морис. – А что еще? Рассказывала она о каких-то подробностях своей новой жизни?

– Я старалась вытянуть из нее как можно больше, малыш, от нее же не было ни слуху ни духу с той поры, как сюда заявился тот старый господин, помнишь, все его называли полковником, этакая мумия египетская на пружинах. Мне-то грех обижаться: когда он забирал отсюда Флоретту – а документы на девочку были у него в полном порядке, – то отвалил мне славный куш, но это старая история. А новую ты сейчас узнаешь и будешь такой же умный, как я: теперь ее зовут Валентина...

– Валентина! – эхом отозвался Морис, и в голосе его звучала глубокая нежность.

– Нравится? Хорошо, пошли дальше. Ей повезло, и кабы она захотела, то могла бы выбрать себе жениха из кучи молодых маркизов – у всех скаковые лошади, тильбюри да дворцы и за городом, и в Париже. Герцогиня ее настоящая богачка, полковник считает деньги только миллионами, она мне говорила про какого-то принца, чуть ли не родственника полковника, который собирается сесть на место Луи-Филиппа, если обстоятельства сложатся благоприятно. Малышка много чего наболтала, и такая она стала дерганая, нервная и все время как бы думает о чем-то своем, глаза ее то как фонарики горят, то гаснут, и вид у нее делается печальный и усталый, будто она пережила большое несчастье... Что с тобой, любовь моя, почему ты так помрачнел?

– Если она стала такой богатой... – начал Морис.

– Ага, вот оно что, это и впрямь загвоздка. Помолчав немного, Морис спросил:

– Вы, кажется, упоминали о каком-то письме?

– Оно сейчас на пути в Оран, – ответила госпожа Самайу, – ведь последний раз ты писал оттуда. А чтобы ты чуть-чуть приободрился, могу сообщить, что у малышки насчет тебя никаких сомнений: она сама мне продиктовала письмо, где я просила тебя вернуться, и как можно скорее. В тот день она была совсем не в себе, никогда я ее не видела такой бледненькой. Мне показалось, что она боится.

– Чего боится? – встрепенулся Морис.

– Она мне не призналась – чего, но ведь я не глупее других, правда? Видела я в театре одну пьесу – сплошные опасности и тайны, в нашем Париже чего только не бывает! Мы с тобой сейчас не в канцелярии суда, наших слов никто не записывает, так что можно говорить откровенно: мне показалось, что она так настаивает на твоем возвращении, потому что ей необходим защитник на случай опасности.

Множество мыслей завихрилось в голове молодого лейтенанта, который, хотя и был слишком поверхностно знаком с парижской жизнью, однако же отличался трезвостью суждений.

– Какого рода опасность может угрожать девушке ее положения? – наконец спросил он.

– Попытайся узнать! – ответила Леокадия. – Мне приходилось тащить из нее слова клещами, может, с тобой она будет пооткровеннее. Лично мне кажется очень странной вся это история с богатыми родственниками, ни с того ни с сего разыскавшими ее. Помнишь ты того типа, что бродил вокруг нашего балагана года два назад, как раз в то самое время, когда малышку забрали от нас? Похож не то на студента, не то на безработного клерка, у него еще было такое странной имя: Пиклюс.

– Помню, – ответил Морис, – но очень смутно. А при чем тут он?

– Может, и ни при чем, – ответила укротительница, – но мне не дает покоя одна мысль, и я не хочу, чтобы ты попал в беду. Представляешь, этот самый Пиклюс опять заявился сегодня, я сперва ничего плохого и не подумала и даже согласилась пойти с ним в кафе – он, видишь ли, пригласил меня выпить. Что такого? Мы знакомы, человек он обходительный, и язык хорошо подвешен, умеет говорить комплименты и всякие приятные вещи. И вот только теперь, во время разговора с тобой, мне пришла в голову мысль, что он наведывался неспроста, а хотел что-то из меня вытянуть.

ОН начал вспоминать прошлое, дескать, славное было времечко, на Флоретту и на тебя приходил посмотреть цвет столицы. А что сталось с малышом? А с малышкой? И все в таком духе. Я думала, он просто так, для хорошего разговору, а сейчас жалею, что слишком многое ему выболтала. Когда я рассказывала вашу историю, а потом про твои алжирские геройства да про ее ночной побег в наемной карете, глаза у него пылали, как свечи.

– Не думаю, – ответил Морис, отнюдь не разделявший тревог вдовы Самайу. – Не думаю, чтоб этот самый Пиклюс был вхож в круг людей, среди которых живет теперь наша Флоретта; а потом – вы же не сказали ему новой ее фамилии, поскольку вы ее и сами не знаете.

– Мне и самой хотелось бы поверить, что я ошиблась, но как-то не верится: лучше бы мне отрезать язык, чем докладывать ему, что девчонка тебя обожает, что ты вернулся и будешь у меня нынешним вечером.

Из всего этого Морис уловил одну только фразу и аж привскочил от радости.

– Она меня обожает, а на остальное мне наплевать! Однако уже поздно, мама Лео, а я обитаю на краю света. Перед тем как распрощаться с вами, я хочу узнать у вас самое главное: где я мог бы ее увидеть?

– Здесь, – с рассеянным видом ответила укротительница.

– Когда?

Леокадия не отвечала. Молча налила себе водки, но тут же отодвинула рюмку, даже не пригубив ее.

– Когда она придет, черт возьми! – ответила она наконец раздраженным тоном.

– А она часто приходит? – спросил Морис с улыбкой, посчитав угрюмость укротительницы проявлением ревности.

– Да, частенько, – тем же тоном ответила Леокадия, – она приходила вчера, сказала, что собирается тебе написать сама, потому что ты не отвечаешь.