Поль Феваль - Королевские бастарды

– Анжела! – прошептал больной; в глазах его затеплилась жизнь, щеки порозовели. – Подойдите ко мне. Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мой зов.

Не проронив ни слова, бесшумным легким шагом женщина пересекла комнату. Так ходит на бархатных лапах пантера, существо восхитительное и пугающее. Герцог, вздрогнув, замер, как замирают дети, страстно мечтавшие о чудесной игрушке и вдруг увидевшие ее перед собой.

Женщина остановилась у изголовья мужа (ибо это и была принцесса де Сузей, герцогиня де Клар), остановилась на том самом месте, где только что переминался с ноги на ногу Моран.

Она не произнесла еще ни единого слова, но каждое ее движение говорило, какая мучительная тревога терзает ее душу.

– Анжела! – повторил больной так, словно, произнося это имя, он испытывал и величайшее счастье, и несказанную муку; казалось, звуки эти и воскрешали герцога, и убивали. – Подойдите поближе.

Женщина послушно шагнула к изголовью кровати.

– Дайте мне вашу руку, – прошептал больной.

С той же покорностью женщина исполнила его просьбу, но, когда герцог хотел поцеловать пальцы жены, она отдернула руку, простонав:

– Не делайте этого, ваша светлость!

Он ответил ей голосом, полным мольбы:

– Разве вы не видите, что я умираю?

Черный муар платья и кружевная вуаль затрепетали.

– Я хотела бы, – прозвучал низкий певучий голос, – отдать свою жизнь – лишь бы продлилась ваша.

Губы де Клара искривила недоверчивая улыбка.

– Став вдовой, вы будете свободной, – прошептал он.

Женщина опустила голову и не проронила ни слова.

– Я хочу вас видеть. В последний раз, – произнес герцог.

Она подняла вуаль.

Будто поток ослепительного света хлынул в угрюмую комнату: облако золотых волос удивительного оттенка, что холодят и обжигают губы, стоит приникнуть к ним в поцелуе, высокий, по-девичьи чистый лоб и женский взгляд, вкрадчиво-пронзительный, будто дамасский клинок, в матовой стали которого искрят крупинки золота, прямой нос с красиво очерченными ноздрями, строгий рот, намекающий на чарующую улыбку, гибкая длинная шея – и вдобавок какая-то дивная, неуловимая прелесть цветения, уже щедрого, но еще юного, расточающего сокровища первых своих ароматов.

Возраст? Старшему из сыновей герцогини давно исполнилось двенадцать, но совершенной красоте сопутствует чудо вечной молодости. А эта женщина была «хороша до безумия», как сказал принц де Сузей, когда не был еще герцогом де Кларом и увидел ее в первый раз.

В ее внешности сочетались все типы красоты – от строгой до смешливой и пикантной; Анжела могла быть горделивой и приветливой, холодной и улыбчивой, высокомерной и нежданно покорной, в ней было все, вплоть до мягкой услужливости, которой от нее, казалось, невозможно было ожидать.

Женщина подняла вуаль, и две слезы скатились с длинных ресниц на побледневший бархат щек.

Герцог тихонько застонал; мучительная радость, которую он испытывал при виде Анжелы, была выше его слабеющих сил, и он невольно прикрыл глаза.

– Вы прекраснее самых счастливых воспоминаний! – сказал больной растроганным, восторженным голосом. – Я часто упрекал себя за свою безумную любовь к вам. Но как можно вас не боготворить?

На мгновение он умолк.

– Вы ведь страдали, Анжела, – проговорил он, вновь вглядываясь в ее лицо.

– Да, – отозвалась женщина, – страдала и, уверяю вас, страдаю до сих пор.

– Станет ли ваша боль меньше, если я прощу вас, лежа на смертном одре? – тихо спросил герцог.

Быстрым, я сказал бы, молниеносным движением Анжела склонилась к руке мужа и поцеловала ее. Больной, чьи силы иссякали, не выдержал сердечного волнения; на глазах его выступили слезы.

– Если бы вы мне доверились, как бы мы были счастливы! – с трудом проговорил он. Язык уже отказывался ему повиноваться…

Женщина распрямилась, как пружина; лицо ее стало гордым и суровым.

– Я никогда не обманывала вашу светлость, – холодно отчеканила она, – и если принимаю ваше прощение с благодарностью, то лишь потому, что невольно принесла вам несчастье, но, поверьте, непреднамеренно.

Больной снова закрыл глаза.

– Мой сын жив? – прошептал он минуту спустя.

– Жив, – кивнула Анжела.

– А ваш? – осведомился больной.

– Жив! – резко бросила женщина.

Ответ на оба вопроса был одним и тем же, но как различалась интонация!

Безнадежная грусть камнем легла на сердце герцога де Клара.

– Я позаботился о судьбе вашего сына, мадам, – тихо проговорил он.

– Я ничего для него не просила! – надменно ответила Анжела.

– Верно! – горько вздохнул герцог. – Вы им очень гордитесь. Вы его любите, а другого… Мой сын обречен… У него не будет отца, нет и матери! Анжела! Я ненавижу и проклинаю вас!

Женщина не плакала; опустив голову, она стояла в глубокой задумчивости.

– Принц, – наконец сказала Анжела, – что вы знаете обо мне? Ваш сын – это ведь и мой сын, и, Бог мне свидетель, я счастлива, исполняя свой материнский долг. Вы заблуждаетесь, полагая, что ненавидите меня, и не имеете никаких оснований проклинать!

Эти слова герцогиня произнесла с высокомерным видом, но бархатный льющийся голос смягчал резкость высказывания. И вдруг она опустилась на колени у изголовья больного. Он не ждал этого, запротестовал, но она прикрыла ему рот рукой, и герцог невольно начал страстно целовать эту нежную душистую ладонь.

– Вильям, – продолжала Анжела, – я стою на коленях не потому, что молю вас о прощении, а потому, что хочу сама простить вас. Так мы ближе друг к другу, так вы лучше услышите меня и сможете глубже заглянуть мне в душу. Да, я была невестой человека, который страстно обожал меня и которого, как мне казалось, любила я. Перед Богом я стала его женой, и если я виновата, то только перед этим мужчиной, ведь у нас был сын. Человек, о котором я говорю и чье имя вам было столь ненавистно…

– Абель Ленуар, – прервал ее с горечью де Клар.

– Да, Абель Ленуар, – подхватила Анжела, – и он не предавал нашего союза. В душе Ленуара живет чувство большее, чем страсть к женщине, – чувство долга.

– Вы любили его! – ревниво вскричал герцог.

– О, если бы Бог помог мне любить его так, как Абель заслуживал! – воскликнула Анжела. – Но я – всего лишь суетная женщина, и, видимо, привязанность к человеку с чистым сердцем, не ведающим ни эгоизма, ни тщеславия, оказалась для меня непосильной ношей…

– Так кого же вы любили? – в волнении спросил больной.

– Моего сына, – ответила герцогиня, потупив глаза, – дитя, что лежало между нами в колыбели.

– Но его отца вы оставили, – вскричал де Клар. Он приподнялся на локте, негодование придало ему сил и вернуло голос.

Анжела виновато опустила голову. Женщине было больно и стыдно, искренность ее раскаяния не вызывала сомнений. При этом герцогиня была так божественно красива, что больной откинулся на подушки, изнемогая от любовной тоски.