Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии

– Ведь это именно он убил на дуэли Жюссака?

– Вполне возможно. Сейчас я уже не помню подробностей, ваше величество, – холодно отвечал кардинал, но концы его усов гневно топорщились.

Король прекрасно понял, что его высокопреосвященство немало уязвлен и негодует в душе. По этому случаю он пришел в хорошее расположение духа. Но лишь на миг. Кардинал редко давал монарху возможность пребывать в подобном состоянии сколько-нибудь продолжительное время.

– У лейтенанта д'Артаньяна было еще двое друзей, одного из которых зовут господин дю Валлон…

– …Геркулес, расшитый золотым галуном…

– …а другого – господин д'Эрбле, – веско закончил кардинал.

– Вы сказали – д'Эрбле, герцог? – переспросил король, помрачнев.

– Теперь уже – аббат д'Эрбле. Если не ошибаюсь, он был рукоположен в Нанси.

– В Лотарингии? – помрачнев еще больше, уточнил Людовик XIII.

– Именно, ваше величество. Кстати, Карл Лотарингский направил вооруженный отряд в армию герцога Орлеанского, – как бы к слову заметил Ришелье.

Король хранил угрюмое молчание. Кардинал тоже умолк, выжидая.

Наконец его величество заговорил:

– Герцог, но ведь это не более чем предположения.

Есть ли какие-либо доказательства причастности господ де Ла Фер, дю Валлона и д'Эрбле к побегу из Бастилии?

– Никаких, ваше величество, – ответил кардинал скрепя сердце.

– Вот видите.

И тут Ришелье понял, что решительный момент наступил.

– Поэтому я и осмеливаюсь обратиться к вашему величеству с просьбой, – сказал он.

– О чем это вы, господин кардинал? – подозрительно осведомился король, уже давно мечтавший об окончании тяготившего его разговора. С некоторых пор его мысли вновь и вновь возвращались к хорошенькой и умной новой фрейлине Анны Австрийской – мадемуазель де Лафайет. Особенно Людовику XIII хотелось повидать ее после подобных бесед с его высокопреосвященством.

– Поскольку речь идет о государственном преступлении, ваше величество, – почтительно, но твердо проговорил кардинал. – Необходимо назначить комиссию из высокопоставленных и компетентных персон, которой и следует поручить расследование дела. Я полагаю, было бы правильным включить в состав этой комиссии господина де Тревиля.

– Я одобряю это предложение, герцог, – отрывисто сказал король. – Конечно, должен быть и главный полицейский комиссар, остальные – на ваше усмотрение.

– Мне кажется, необходимо присутствие коменданта Бастилии.

Король кивнул.

– А возглавить мог бы герцог Бельгард…

Король слегка поморщился.

– Или маршал де Ла Мельере.

– Будь по-вашему, господин кардинал. – И король резко поднялся.

Кардинал понял, что разговор окончен, и лишь успел заручиться согласием короля на издание соответствующего приказа, подкрепленного распоряжением г-ну де Тревилю обеспечить явку всех участников «Бастильской эпопеи» на импровизированное судилище или, как сказали бы теперь, в следственные органы.

Однако, вернувшись к себе, Ришелье допустил промах.

Удовлетворение от разговора с королем было столь велико, что чувство меры изменило его высокопреосвященству. Действительно, повод для торжества был. Впервые король согласился с тем, что мушкетеры небезупречны, и теперь нескольким из них предстоит давать показания перед лицом следствия. Более того, его высокопреосвященство знал и" донесений, что описание внешности трех мушкетеров, осуществивших дерзкий план побега, полностью соответствует тому, что он и ожидал услышать. Поэтому Ришелье не сомневался, что расследование приведет к полному торжеству его умозаключения, троих друзей объявят государственными преступниками, а всех членов конвоя во главе с де Феррюсаком королю придется признать виновными в соучастии, хотя бы и пассивном. В этом случае еще девять-десять человек будут по меньшей мере изгнаны из рядов роты г-на де Тревиля, а репутация этой привилегированной части будет запятнана в глазах короля. Большего кардинал и желать не мог. Таким образом, он делал бы первый (и весьма успешный) шаг на пути к цели: роспуску всей ненавистной роты мушкетеров – этой «преторианской гвардии» короля и удалению от двора де Тревиля – этого преданного королеве воина и своего заклятого врага.

Итак, чувство меры изменило кардиналу. Он вызвал расторопного секретаря Шарпантье и продиктовал ему приказ об учреждении специальной комиссии для расследования известного происшествия, оно же – государственное преступление, оно же – дело о побеге из Бастилии. Это занятие подняло настроение Ришелье и он, без передышки, продиктовал секретарю второй приказ, в котором предписывалось задерживать всех, свободных от несения службы мушкете ров роты г-на де Тревиля, где бы последние ни находились, для препровождения вышеозначенных мушкетеров в Дом Гвардейцев. Кардинал резонно полагал, что сначала следует собрать в казармах всю роту, чтобы комиссия легко могла заполучить в свое распоряжение искомых конвоиров бедного Бассомпьера. Остальные солдаты роты – по мысли его высокопреосвященства – также должны были находиться под рукой, дабы в случае необходимости дать свидетельские показания. Перо скрипело в руке писца, слова грозного приказа сами ложились на бумагу, и мысленному взору его высокопреосвященства уже открывались отрадные картины роспуска роты г-на де Тревиля, полное устранение из политики всех гасконских выскочек, а всех бывших мушкетеров – из Парижа (тех, разумеется, которые избежали бы Бастилии). Его высокопреосвященство испытал такой душевный подъем, что даже почувствовал, как неумолимая подагра отступила, признав свое полное поражение.

Не прошло и четверти часа, как приказ был написан в достаточном количестве копий, грозную бумагу украсила не менее грозная подпись его высокопреосвященства, начертанные перьями писцов буквы были посыпаны мелким красноватым песком, выполняющим функции пресс-папье или промокательной бумаги, перечитаны кардиналом Жаном Арманом Дюплесси де Ришелье; после этого приказ был разослан тем, кого он касался непосредственно и кому его надлежало выполнять, то есть начальникам частей гвардии, которые обычно привлекались, наряду с мушкетерами г-на де Тревиля, к патрулированию парижских улиц, охране городских застав и самого Лувра.

Таким образом, в то время когда сумерки стали тихо сгущаться над славным городом Парижем, небесного цвета мушкетерский плащ, который, как полагал Атос, послужит ему и Портосу надежной маскировкой, был поставлен вне закона и мог навлечь на своего обладателя одни лишь неприятности.