Синтия Хэррод-Иглз - Князек

В комнате на верхнем этаже Уотермилл-Хауса было тепло – влажный воздух был насыщен ароматами розмарина и ромашки, поднимающимися от ванны, стоящей перед огнем. Джеймсу Чэпему тоже стало жарко, особенно неприятно было шее – в том месте, где в кожу врезался, покалывая, крахмальный гофрированный воротник. Скосив глаза, он оглядел гладкий шелк своего камзола и шумно вздохнул.

– Не так тесно, Мэтью, – попросил он. – Иначе у меня просто ноги отнимутся.

Слуга по имени Мэтью, стоящий на коленях перед хозяином, затягивая шнурки около рюшей, окаймляющих короткие брюки у колен, оставался невозмутимым.

– Вы же сами просили, хозяин, затянуть потуже – чтобы все было гладенько. Если я не подтяну чулки, ваши икры не будут смотреться.

С одной из кроватей послышался радостный смех – там восседал Джэн, шестнадцатилетний сын Джеймса, зашнуровываясь без посторонней помощи.

– Туше! Туше! – вскричал Джэн. – Он задел тебя за живое! Укусил за больное место! Твое тщеславие...

Джеймс осторожно повернулся, чтобы посмотреть на мальчика – ноги остались неподвижными, да и шеей пошевелить он толком не мог: высокий стоячий испанский воротник не позволял подобных вольностей.

– Ничего подобного, – он пытался выглядеть суровым. – Я совершенно лишен тщеславия, дитя мое, – да будет тебе известно.

– Да, папа. Конечно, папа. Гнев твой заставил меня вострепетать. – Джэн спрыгнул с кровати и преклонил колена перед отцом жестом потешной покорности. – Не соизволишь ли ответить на невиннейший вопрос?

– В чем дело? – Джеймсу с трудом удавалось сохранять на лице выражение суровости. Как же трудно это было – особенно глядя на прелестное смеющееся мальчишеское лицо! Джэн, со своей густейшей копной черных кудрей, темно-синими глазами и озорным, правильно очерченным лицом, был прелестен. Очарованию его не могли противиться людские сердца, как не могут противиться волны моря притяжению луны во время приливов.

– Если ты лишен тщеславия, отец, то почему же ты купил новый камзол специально для этого случая? Ведь всего три месяца назад ты приобрел в Мидсаммере полный гардероб!

Джеймс снова вздохнул и медленно повернулся в сторону другой кровати, около которой стояла жена. Ее горничная Одри усердно и неторопливо зашнуровывала ей манжеты.

– Дорогая моя! И ты позволишь, чтобы меня так травили в моем же собственном доме?

Нанетта поглядела на него и расхохоталась.

– Ну разумеется, нет! Стыдись, Джэн! Да разве отец тщеславен? Ты же знаешь, он терпеть не может новой одежды, а бороду сбрил только лишь для того, чтобы угодить королеве.

Мэтью расплылся в улыбке и прошептал:

– Бесполезно, хозяин, – отсюда помощи вам не дождаться.

Джеймс выглядел раздосадованным:

– Ну, Нэн, ты же знаешь, я сбрил ее потому, что...

– Потому что она была седая, и ты не хотел выглядеть старше своих лет, – безжалостно заключила Нанетта. На лице Джеймса появилась смущенная улыбка. Нанетта подошла к нему, подняла руку со все еще незашнурованным рукавом и нежно провела ладонью по его гладкому подбородку: – Ты очень красив, дорогой мой, – своими синими глазами и озорной усмешкой она сильно походила на Джэна, и невозможно было поверить в то, что это не родная его мать. – И тебе очень идет быть чисто выбритым. И ты просто великолепен в этом черном испанском камзоле. Ох, боюсь, что я снова без ума от тебя...

Они обменялись взглядами, неопровержимо свидетельствующими о взаимной сердечной привязанности.

– Если бы камзол и воротник не так стесняли меня, я поцеловал бы вас, госпожа Морлэнд, – проговорил Джеймс.

– Как, на глазах у слуг? – Нанетта сделала вид, что шокирована и оскорблена, и вновь вверила себя заботам проворной Одри.

– И на глазах у детей? – прибавил Джэн, бросив взгляд на Мэри Сеймур, юную воспитанницу Нанетты, невозмутимо сидящую на сундуке в углу и ожидающую, когда ее причешут. Ей было всего десять лет – прелестное дитя, с чинными и благородными манерами. Джэн рядом с ней всегда ощущал себя рыцарем.

– Совершенно справедливо, мы забылись, – сказал Джеймс. Мэтью справился со шнуровкой, теперь очередь дошла до короткого плаща.

– Непременно нужно, чтобы слегка виднелась подкладка... – предупредил Джеймс.

– И непременно нужно, Мэтью, – подхватил Джэн, – чтобы все складки находились в точности вдоль линии, проведенной от центра земли к солнцу в день осеннего равноденствия! Хозяину это крайне важно!

Все, не исключая малютки Мэри, рассмеялись.

– Еще одно слово – и я вовсе не пойду на церемонию освящения! – прорычал Джеймс.

– Вот видишь, Джэн, что ты натворил своими шутками! – воскликнула Нанетта, – но в моем колчане осталась стрела, разящая без промаха: если господин не соизволит пойти на церемонию освящения новой часовни в замке Морлэнд, я откажусь присутствовать на церемонии освящения новой школы в Эккомбе. Довольно, Одри... Займись теперь волосами госпожи Мэри – у нас осталось не так много времени. Мэтью, заканчивай с плащом и проследи, чтобы вынесли ванну, а потом проверь, готовы ли лошади. Да, и посмотри, как там господин Симон и ребенок!

– Да, мадам. – Мэтью тотчас же отправился исполнять приказания. Джеймс не протестовал против того, что она так распоряжается Мэтью – ведь тот на самом деле был слугой Нанетты: он приехал с ней вместе с Одри, когда Нанетта стала женой Джеймса. Да и атмосфера в доме чопорностью не отличалась. Жили они тут спокойно и свободно – дом был невелик. В самом центре располагался большой зал, где, собственно, в основном и протекала жизнь. В более теплом, южном крыле дома на первом этаже располагалась зимняя гостиная – Джеймс принимал там гостей, а все остальное время она служила комнатой для слуг. На верхнем этаже находилась спальня с двумя кроватями – на одной, размером побольше, спали Джеймс и Нанетта, на другой, поменьше – Джэн и Мэтью. В другом крыле размещались кладовая и буфетная, а над ними – еще одна маленькая спаленка, где в одной постели спали Мэри и Одри, а в другой – капеллан Нанетты, Симон Лебел со своим юным воспитанником Александром.