Фрэнк Йерби - Сарацинский клинок

Пьетро уехал, а Элайн все еще сидела в большой зале перед горящим очагом и смотрела на огонь.

Конечно, он лгал мне, говорила она себе, он лгал, лгал, лгал!

Странно, что я должна повторять это себе столько раз. Сын серва, низкорожденный крестьянин, правда, с манерами принца и лицом, поразительно тонким и грустным – о Боже, не схожу ли я с ума? – простолюдин стоит передо мной и бросает обвинения в адрес высокородных людей… Мой дядя Алессандро никогда…

Но тут на память ей пришел случай, когда одна крестьянка в ужасном горе цеплялась за стремя графа Алессандро, умоляя его пощадить ее сына, приговоренного к виселице за браконьерство. В языках пламени Элайн увидела лицо своего дяди, до неузнаваемости искаженное гневом, он привстал в седле и стал хлестать женщину по лицу, по спине и по рукам, его рука металась на фоне синего неба и обрушивалась на женщину, хлыст разрывал ее жалкую одежду, проступала кровь, а женщина со стонами цеплялась за стремена, и он наконец пришпорил коня, и тот рванулся, протащив женщину футов двадцать; она свалилась лицом в грязь и лежала там, плача.

На следующий день граф повесил ее сына.

О Боже, о Боже, всхлипывала Элайн, почему я должна думать об этом? Я выбросила это воспоминание из головы, я забыла его – его и лица мальчиков, у которых животы провалились от голода, висевших над рвом Роккабланки. Они расплачивались жизнью за пойманного кролика. За такую маленькую пушистую зверюшку – человеческая жизнь, бессмертная душа…

Я не хочу задумываться над этим! Не хочу! Не хочу!

Почему? Если он лгал, ничего не подтвердится.

А если… если он не лгал?

Она не хотела думать. Последствия могли оказаться слишком страшными.

Пьетро вложил в ее голову мысль, которая там раньше не существовала, – чего стоит аристократизм рождения, если он не сопровождается аристократизмом поведения? Она была дамой благородного происхождения, но в его упреке была правда, она вела себя как торговка рыбой. Она вспомнила слова своей покойной матери, благородной Гильды Саксонской: “Знатные люди обязаны вести себя благородно – и чем больше расстояние между ними и теми, с кем они имеют дело, тем больше должно быть благородства”.

Так мало людей разделяют это убеждение. Ни один человек из тех, кого она знала, не считал своим долгом распространять свое рыцарство на отношения к крестьянам и сервам. Конечно, она всегда была добра к ним, но за этой безличной добротой – проявляемой гораздо чаще и в большей степени по отношению к щенкам, котятам, – вела ли она себя с людьми ниже себя действительно благородно?

Ее щеки вдруг вспыхнули от стыда. Ей пришло в голову, что Пьетро из Хеллемарка вел себя гораздо более вежливо. Даже когда он рассердился, он не опустился до грубости – не считая, пожалуй, того момента, когда схватил ее за руки. Она посмотрела на свои руки. Они оставались белыми и гладкими. Его хватка была жесткой, но деликатной.

Я должна их вымыть, вдруг решила она во гневе. Я должна смыть с них прикосновение грязных клешней этого крестьянина!

И тут она неожиданно вспомнила, как выглядят руки Пьетро – тонкие, с длинными пальцами, с подстриженными и чистыми ногтями. Руки рыцаря. Руки принца…

Я сошла с ума, подумала она, однако ее мозг принялся бесконтрольно, с женской точностью вспоминать все детали его одежды и поведения. За ней ухаживали и раньше. Многие появились, не прошло и месяца со смерти Рикардо. Однако ни один из них даже слегка не заинтересовал ее.

А этот крестьянин взволновал. Этот сын серва, маскирующийся под рыцаря, под барона. Маскарад действительно превосходный. Ни один мужчина не вел себя с ней с такой естественной вежливостью. Комплименты, которые он воздавал ее красоте, были изящны, говорил он на безупречном тосканском наречии без следа крестьянской грубоватости или неправильностей речи.

В зал вошел Рудольфо, ее сенешал. Он хмурился.

– Госпожа, странно, что они так поспешно уехали, – сказал он. – Никогда не встречал таких воспитанных рыцарей. Господин поручил мне передать вам это…

Он поклонился и вручил ей маленький ларец. Когда она открыла его, камни, лежавшие там, вспыхнули ярким многоцветьем. Они были прекрасны. Совершенно прекрасны.

Элайн была женщиной. Она не могла преодолеть искушения, взяла горсть драгоценных камней и, пропуская меж пальцев, позволила им ссыпаться обратно в ларец, при этом они сверкали зеленым огнем, яркой белизной, багровыми каплями крови. Потом она захлопнула крышку ларца.

– Приняв этот ларец, Рудольфо, ты обрек себя на долгую и неблагодарную поездку. Ибо завтра ты должен будешь вернуть его хозяину Хеллемарка, – сказала она.

Рудольфо уставился на нее.

– Прошу прощения у госпожи, – сказал он. – Все мы, слуги госпожи, которые любят ее всем сердцем, уверены, что она уже достаточно носит траур. Такая молодая, такая прекрасная дама должна снова выйти замуж – этот дом не должен оставаться без наследника…

– Ты предлагаешь, – сухо спросила Элайн, – чтобы я снова вышла замуж… за него?

– Я не знаю, госпожа. Его рыцари сказали мне, что он добивается вашей руки. Слишком рано судить, но я должен сказать, что за всю свою жизнь я не встречал более прекрасного и вежливого молодого рыцаря…

– Спасибо за ваше беспокойство обо мне, – вздохнула Элайн. – А теперь оставь меня. Впрочем, нет! Рудольфо, ты знаешь лекаря Артуро, который служил моему дяде графу Алессандро?

Лицо Рудольфо изменилось, когда он услышал это имя.

– Да, госпожа, – сказал он.

Элайн внимательно изучала его лицо.

– Почему лицо твое передернулось, Рудольфо, – прошептала она, – когда я упомянула моего дядю?

– Передернулось? Госпожа не должна думать…

– Не пугайся, Рудольфо, – сказала Элайн. – Есть вещи, которые я должна знать. Некоторые дела, которые затронул в разговоре хозяин Хеллемарка… – (Странно, с какой легкостью я произнесла эту фразу, как просто выскочило слово “хозяин”…)

Она посмотрела в глаза Рудольфо.

– Почему ты изменился в лице, Рудольфо? – снова спросила она.

– Я… я всего лишь бедный и безземельный рыцарь, госпожа, – просительно произнес Рудольфо. – Прошу вас, госпожа… люди прощались с жизнью за то, что высказывали мнения, неприятные для ушей благородных господ, которые задавали вопросы…

– Рудольфо, даю тебе слово, что тебе ничего не грозит, если ты будешь говорить свободно. Или ты хочешь, чтобы я поклялась волосами Святой Анны, вделанными в мое распятие? Если так, то пойди и принеси его.

– Мне достаточно слова моей госпожи, – прошептал Рудольфо. – Что хотела бы знать милостивая госпожа?

– Почему при упоминании имени моего покойного дяди у тебя так изменилось лицо? Вот и весь вопрос Пьетро из Хеллемарка убил моего дядю. Он хочет, чтобы я его простила, и уверяет, что его действия оправданы. Что ты на это скажешь?