Даниил Мордовцев - Замурованная царица

— Нить найдена, — сказал Монтуемтауи, отведя Каро в сторону, — теперь надо добираться до клубка.

— Я так и подозревал, что клубок в руках святых отцов, — тихо сказал носитель опахала.

— И я то же думал, да их трудно взять, — отвечал на это Монтуемтауи, — они прячутся за спины божества.

После этого он тотчас же приказал всем собираться.

— Ты, милая девочка, тоже пойдешь с нами, — сказал он, глядя на Хену, которая теперь стояла с широко раскрытыми глазами.

— Куда? — спросила она.

— Куда зовут тебя боги, — отвечал Монтуемтауи.

— И с дедушкой?

— Да, и с дедушкой, и с отцом, — отвечал коварный следователь, ласково улыбаясь.

— А няня Атор?

— Это старая рабыня?

— Да, добрая Атор.

— И она пойдет с нами.

— А другие рабыни?

— Те пока останутся здесь, милое дитя.

Наивные вопросы девочки, видимо, забавляли сурового судью, и он любовался прелестным, смелым ребенком, который так много помог им в их деле. Старый слуга фараонов готов был расцеловать ее.

Оставив караул при доме Пенхи, следователи вместе со своими арестантами и небольшим конвоем отправились на другую сторону Нила, на западную, где расположены были дворцы фараонов. Ночь была все та же — ясная, лунная. Месяц стоял в зените и освещал спящий город и Ливийский хребет фантастическим светом. Все шли молча, как бы очарованные таинственностью тропической ночи.

— Дедушка! — заговорила вдруг Хену, держась за руку деда. — Бог Апис спит теперь?

— Не знаю, дитя, — отвечал Пенхи, сжимая маленькую ручку девочки, — вероятно, спит.

— Вам нельзя теперь разговаривать друг с другом, милая, — остановил Монтуемтауи Хену, положив ей руку на плечо.

— Отчего нельзя? — удивилась девочка.

— Вас разделяет теперь божество, — уклончиво отвечал Монтуемтауи.

— Нет, не разделяет, — наивно возразила Хену, — меня Дедушка держит за руку.

Монтуемтауи невольно рассмеялся. Он был в хорошем Расположении духа, потому что порученное ему Рамзесом бедствие началось так удачно, что обещало скорую развязку, а потому наивная болтовня Хену только забавляла его. Притом же он надеялся узнать от этой болтливой девочки еще что-нибудь посущественнее. Надо только ласковее обращаться с ней, не запугивать: маленькая заговорщица сама шла в пасть крокодила, словно птичка в силок.

— А с отцом можно разговаривать? — спросила она.

— С отцом можно, — отвечал Монтуемтауи, стараясь не рассмеяться.

— А отчего же с дедушкой нельзя?

— Теперь можно и с дедушкой.

Монтуемтауи махнул рукой. Он видел, что болтунью не остановишь, а между тем своей болтовней она могла выдать что-нибудь важное для дела.

— О чем же ты хочешь говорить с дедушкой? — сам заговорил Монтуемтауи.

— О месяце. — Она указала на блестящий диск луны, -

Он тоже бог?

— Бог, — отвечал Монтуемтауи, совсем не того ожидавший.

— Отчего же он не всегда круглый? Вон солнце — оно всегда круглое.

— И месяц всегда круглый, а только его иногда нельзя всего видеть.

— Отчего? — не унималась Хену.

— Оттого, что когда он не весь виден, то значит, что он прикрыт завесой бога Себа, который есть сын Шу и внук бога Ра, а сам есть отец Озириса.

— Зачем же он прикрывает его своей завесой, этот бог Себ?

— А чтобы он шел на покой, и когда его не видно совсем, то, значит, — он на покое; а солнце — бог Ра — отходит на покой ночью, с вечера до утра.

— А! Понимаю, понимаю, — радостно заговорила Хену, — значит, когда солнце спит, тогда месяц должен не спать и стеречь землю, как наша собака Шази.

И Монтуемтауи и Каро не могли не рассмеяться при этом сопоставлении месяца с дворовой собакой.

— Верно, верно, — согласился Монтуемтауи.

— А кто же стережет землю, когда месяц спит? — снова допытывалась Хену.

— Тогда стерегут звезды.

— А звезды — кто они?

— Звезды — дети бога Ра, внучки бога Пта, как ты — внучка Пенхи.

Но вот и дворец Рамзеса.

Утром начались допросы. Это уже было новое следствие — следствие об обширном придворном заговоре на жизнь самого фараона Рамзеса. Новое дело как бы вытекало из дела об убийстве Лаодики. Следственные чины остались прежние, только отсутствовал Хора, знаменосец гарнизона, да к прежним судьям, по велению Рамзеса, было придано еще несколько приближенных советников.

На предварительном совещании решено было прежде всех допросить маленькую Хену, которая, по детской наивности, могла выдать многое, чего нельзя было бы добиться от опытных подсудимых. Она могла навести на след, дать новые нити в руки. Поэтому на ночь она помещена была отдельно от отца и деда вместе с одной из служительниц женского дома, на которую не падало никакого подозрения.

Эта женщина и поставила маленькую заговорщицу перед верховным судилищем. Девочка, очутившись в обширной палате перед сонмом чиновников, сначала смутилась было, но когда к ней подошел Монтуемтауи и с ласковой улыбкой потрепал ее по пухленькой смуглой щечке, Хену, по природе смелая, сразу приободрилась. Ее уже ничто особенно не поражало: она знала только, что «так должно быть», а к чему все это — она не задавалась этим вопросом.

— Ты знаешь, милое дитя, чье это изображение? — спросил Монтуемтауи, показывая на статую Озириса.

— Знаю, это бог Озирис, — бойко отвечала Хену, — его дедушка сделал из воска.

Судьи переглянулись.

— Так он и воскового Озириса сделал? — поторопился спросить Монтуемтауи, многозначительно взглянув на товарищей-судей.

— Да, и его сделал — очень похоже.

— А для чего, милая?

— Для великого и святого дела.

— Для какого же именно?

— Не знаю — для великого и святого.

Судьи снова переглянулись. Они поняли, что девочка едва ли знала о сути и цели заговора. Монтуемтауи сел на председательское место и начал формальный допрос.

— Ты умная и хорошая девочка, Хену, — сказал он с прежней ласковостью, — перед лицом великого Озириса ты должна говорить только правду, о чем бы тебя ни спросили.

Будешь говорить правду?

— Буду, — отвечала маленькая подсудимая, — дедушка не велел мне никогда говорить неправду. Он всегда говорил: никогда не лги, всегда говори правду; если же почему-либо не можешь сказать правду — смолчи, но никогда не лги. Судей невольно подкупала эта наивная, бойкая речь прелестной девочки, которая всех очаровала.

— Твой дедушка хороший человек, что так учил тебя, — сказал Монтуемтауи, — оттого и ты вышла такая хорошая девочка.

Хену была польщена в своем детском тщеславии и теперь готова была болтать без конца.

— Я священная девочка, — сказала она со скромностью, за которой звучала плохо скрытая гордость.

— Да? Священная? — выразил на своем лице притворное удивление председатель суда.