Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом

Мне понадобилось восемь лет, чтобы рассказать о ста годах жизни Франсуа де Вивре. Изначальный замысел был прост: родившись в день объявления Столетней войны, Франсуа проживет целый век и станет свидетелем самого долгого военного конфликта в наглей истории.

Но исполнение этого замысла оказалось труднее, чем я предполагал. Желая использовать как можно больше документов, я обнаружил, что некоторые из них малодоступны. (В частности, неопубликованные медицинские труды о безумии Карла VI отсутствуют в Национальной библиотеке.)

Однако самыми сложными были проблемы, связанные с композицией произведения. Приступив к написанию того, что должно было стать IV томом («Цикламор»), я обнаружил, что тома II и III, ранее озаглавленные «Черная женщина» и «Человек с единорогом», должны быть сокращены, чтобы повествование сохранило единство действия. Поэтому я поместил их в один том: «Перстень с волком». Вот почему верные читатели этой серии не должны удивляться, видя, что она появляется сегодня в несколько ином виде.

За эти годы, признаюсь, я порой поддавался унынию и хотел забросить книгу. И не сделал этого, в конечном счете, из уважения к своим героям. Они все имели право до конца испытать свою судьбу.

Так что все они здесь, добрые и злые, великие и малые, выдуманные и реальные (надеюсь, эти последние соответствуют, насколько возможно, исторической правде). Они пережили великие невзгоды, но, ведомые надеждой, в простоте прошли через этот темный отрезок нашей истории.

Они отличались от нас тем, как устраивали свои жилища, питались, одевались, понимали мир; но они любили, страдали, сражались — одним словом, жили, как и мы. Ибо времена могут меняться, но человеческое сердце остается все тем же.

Жан-Франсуа Намьяс

В геральдических книгах про герб рода де Вивре писалось, что он «раскроен на пасти и песок». На обычном же языке это означало всего лишь, что он был красно-черным, разделенным надвое по диагонали, причем красное занимало верхнюю правую часть, а черное — левую нижнюю. [1]

Этот простой щит, составленный только из двух цветов, тогда как другие щеголяли замысловатым построением, имел, однако, весьма необычную историю, восходившую к 1249 году, а еще точнее — ко времени Седьмого крестового похода, предпринятого королем Людовиком Святым.

Некий Эд — в памяти потомков от него сохранилось одно лишь имя — участвовал в этом походе в качестве оруженосца некоего рыцаря (чье прозвание также осталось неизвестным). Несмотря на свое простое происхождение, Эд был весьма заметной фигурой во французском войске: настоящий великан с могучим телом и громадной головой, он выделялся еще и рыжей гривой, которая в сочетании со столь же густой бородой огненного цвета придавала всему его облику что-то львиное.

Но не только благодаря своим незаурядным физическим данным заслуживал внимания наш Эд. Он был воин, каких мало. И когда рыцарь, которому он служил, погиб в одной из первых стычек с магометанами, оруженосцу было позволено носить его герб до конца крестового похода. Эд не упустил возможности покрыть себя славой. Во всех сражениях, и особенно при взятии Дамьетты 6 июня 1249 года, он устраивал в рядах противника настоящую резню. Взмахи огромного меча, чудовищный рев, исторгаемый его глоткой, и самый вид его повергали врага в ужас.

После победы при Дамьетте Людовик Святой захотел упрочить успех взятием Каира. Но сарацинские войска, возглавляемые султаном Аюбом, дрались неистово, и предприятие оказалось гораздо труднее, чем он предполагал.

Так случилось, что во время этого похода, в один из летних дней 1249 года, крестоносцы избрали местом отдыха некий уголок нильской Дельты. Настроение в войске было подавленным. После блестящего успеха при Дамьетте все надеялись на короткую и победоносную кампанию, а вместо этого увязли — как в прямом, так и в переносном смысле — среди песков и болот. К тому же в рядах крестового воинства творили опустошения дизентерия и лихорадка, да тревожила налетами стремительная египетская конница.

Желая предотвратить полный упадок боевого духа, Людовик Святой решил устроить своей армии развлечение — большую рыцарскую охоту. Позволили участвовать в ней и Эду, хотя тот был всего лишь простым оруженосцем.

А вокруг расстилалась пустыня, где кишело всевозможное зверье. Особенно много здесь водилось львов… Охота длилась целый день. Вечером, когда собрались для подсчета трофеев, Эд со своей добычей уже издали привлекал к себе внимание. То было незабываемое зрелище: он убил семерых львов и разложил перед собой на земле их отрубленные головы.

Когда Людовику Святому доложили об этом, он захотел поближе взглянуть на победителя. Ростом Эд превосходил короля на две головы; его туника крестоносца сделалась похожа на фартук мясника, а красный крест совершенно исчез под пятнами крови. Кровью была перепачкана и огненная борода. В багровых египетских сумерках он походил на какое-то сверхъестественное существо.

Окруженный старшими военачальниками своей армии, Людовик Святой некоторое время молча смотрел на него, качая головой. Наконец заговорил:

— Оруженосец, за этот подвиг я посвящу тебя в рыцари. Думаю, ты захочешь взять эмблемой льва…

Ко всеобщему удивлению, Эд отрицательно замотал своей дикой гривой.

— Нет, государь. С меня хватит и простого щита, красно-черного, «пасти и песок».

А поскольку король выразил недоумение, Эд показал на устилавшие землю пустыни львиные головы и сказал просто:

— Вот пасти, а вот песок!

Людовик Святой расхохотался от души, пожал всю в пыли и крови руку Эда, отвесил ему полагающуюся оплеуху [2]и воскликнул:

— Отлично, мой лев! Вот ты и рыцарь…

Седьмой крестовый поход закончился хуже, чем начался. Некоторое время спустя после памятной охоты крестоносцы схватились с войсками султана в битве при Мансуре. Король Людовик приказал отступать, но сам попал в плен. Во время этого сражения Эд еще раз явил чудеса доблести. Он неистовствовал в рядах противника как одержимый, оглушая сарацин своим боевым кличем, в качестве которого взял тот самый возглас Людовика Святого: «Мой лев!»…

Эд сумел избежать плена. Он вернулся во Францию, где получил во владение сеньорию Вивре, в Бретани, к северу от Ренна. Новый владелец, отныне сир де Вивре, заказал себе перстень, напоминающий историю его возведения в дворянское достоинство, который должен был передаваться каждому старшему носителю титула. Перстень был золотой и представлял собой рычащую львиную голову с рубинами вместо глаз.