Андрей Серба - Ой, зибралыся орлы...

Быстрицкий не упустил мига, когда драгунский офицер на пригорке выстрелил в сопровождавших фон Рихтена и Гришина казаков. Вот оно то, чего он опасался! Длительное пребывание в должности полкового писаря, связанной с ведением разведки и пресечением происков явных и тайных недругов Сечи, выработало у Быстрицкого качества, прямо противоположные тем, что были присущи основной массе запорожцев. Из его характера давно исчезли беспечность, простодушие, бесшабашность, уступив место осторожности и стремлению досконально проверить и осмыслить всякий подозрительный факт, каким бы малозначительным он ни казался.

При наблюдении за разъездом русских драгун его насторожили два момента: их поведение на вражьей территории как у себя дома и желание заманить мореплавателей к своей палатке. Казалось бы, чего особенного, но в деле, которым занимался Быстрицкий, не существовало пустяков. И он предпринял все, что было в его силах: удержал в чайке Сидловского и послал с русскими офицерами куренного Прислипу с казаками. Оказалось, его подозрения не были напрасны, и теперь предстоит платить кровью за чужую беспечность.

— Огонь! — скомандовал Быстрицкий казаку с фитилем.

Он не увидел результатов пушечного выстрела — вокруг чайки шумно заплескалась вода, зашуршали камыши, и к ее бортам рванулись появившиеся из ручья янычары. По пояс голые, облепленные тиной и ряской, с ятаганами и кинжалами в руках. Ай да басурманы! Научились у запорожцев устраивать засады в воде. Ничего, сейчас отучим! Тем более что за время пребывания в воде порох в ваших мушкетах и пистолетах отсырел и вам придется действовать лишь холодным оружием. Правда, вами займутся другие казаки, потому что Быстрицкому необходимо спешно выручать попавших в ловушку товарищей на пригорке.

— За мной! — крикнул он ближайшим к себе запорожцам и с пистолетами в руках бросился по сходне на берег.

Выстрелом свалил обратно в воду вскочившего на сходни янычара, уклонился от кинжала, который метнул ему в горло стоявший по грудь в ручье рыжебородый турок. Спрыгнул со сходни на берег, бросился вверх по склону пригорка. Быстрей, быстрей! У коновязи костра, где кипел бой, уже не было ни одного запорожца, и фон Рихтен с Гришиным, прижавшись спинами друг к другу, вдвоем отбивались от янычар. Левая рука капитана висела как плеть, голова поручика была окровавлена.

Увидев спешивших от лодки запорожцев, турки напали на русских офицеров с удвоенной яростью. Один из них ловким приемом выбил у фон Рихтена шпагу, кошкой метнулся к нему и обрушил на голову удар рукоятью ятагана. Капитан рухнул наземь, над ним тотчас склонились двое янычар с веревками в руках. Эх, капитан, неужто тебе придется вкусить басурманской неволи? А помочь тебе покуда нельзя: и стрелять далековато, и можно угодить в Гришина.

Турки подняли связанного фон Рихтена, сделали первые шаги в направлении коновязи. Однако прозвучали два пистолетных выстрела, и янычары вместе с капитаном упали. Из высокой травы стрелял кто-то из казаков, отправившихся с русскими офицерами к палатке. Израненный, с разрубленным плечом, залитый кровью, он приподнялся на локте и вновь целился в турок из пистолетов. Да это же куренной Прислипа! Выстрел — и еще один янычар свалился на землю. Но подскочил к Прислипе турок в мундире русского драгуна, рубанул по голове ятаганом. Прощай, куренной! А чего медлишь ты, поручик? Воспользуйся моментом и попытайся пробиться к Быстрицкому и его казакам! Однако Гришин поступил по-другому — встал над фон Рихтеном и продолжил бой. Молодец, поручик, не оставил товарища в беде!

Позади Быстрицкого затрещали выстрелы из мушкетов, трое-четверо янычар упали, остальные бросились врассыпную. Турок в форме русского драгунского офицера выронил ятаган, согнулся, схватился за живот. Отбросив шпагу, Гришин подскочил к нему, обхватил за плечи. Но турок, изловчившись, выхватил из пожен кинжал, вонзил его в грудь поручика. Тот зашатался, выпустил противника, и турок, зажимая рану в животе ладонями, бросился к лошадям. Врешь, вражина, не уйдешь! Быстрицкий на ходу выстрелил в беглеца, но промахнулся. Не торопись, казаче, спешка — плохой помощник. Полковой писарь остановился, положил ствол пистолета на согнутую в локте левую руку, прицелился. Выстрел — беглец споткнулся, рухнул у коновязи. Быстрицкий подбежал к лежавшим на земле фон Рихтену и Гришину, приложил ухо к груди одного, затем другого. Капитан был жив, сердце поручика не билось.

Полковой писарь выпрямился, медленно стащил с головы шапку.

Погибших хоронили на вершине пригорка в общей могиле. Плечом к плечу, руки сложены на груди, у правого бедра обнаженная сабля, у левого — штоф горилки. Покидали землю отважные воины и отчаянные гуляки, не с пустыми руками надлежало явиться им к своим ранее ушедшим из жизни другам-товарищам. В верхнем ряду лежали рядом запорожский куренной Прислипа и поручик русской армии Гришин.

Фон Рихтен захлопнул Журнал экспедиции, откинулся на сложенный вдвое казачий кунтуш, подложенный ему под голову, устало прикрыл глаза.

Вот и все, впереди — Килия, конечный пункт их похода. Из Аккермана флотилия вышла 29 мая, и сегодня, 2 июня, отшвартуется через несколько минут у Килийской пристани. Позади длительный тяжелый путь, бои на море и суше, кровь и смерть товарищей. И все-таки они, полковник Сидловский и капитан фон Рихтен, выполнили свой воинский долг: девятнадцать чаек с казаками и Журналом экспедиции очутились на Дунае.

Запорожцев снова была тысяча: в Аккермане влившиеся в отряд Сидловского добровольцы из числа гребцов-невольников оставили флотилию, а она пополнена до первоначальной численности бывалыми сечевиками. Они были сняты с восьми запорожских постов, выставленных зимой 1770 — 1771 годов между Гарцем на Буге и гирлами Днепра, а также на «отводных караулах» по Ногайскому рубежу [15]. И вот о борта чаек бьется голубая ласковая дунайская волна, а впереди по курсу видна Килийская пристань с толпами встречающих.

Фон Рихтен сунул Журнал экспедиции под голову, натянул ближе к подбородку кафтан. Была вторая половина дня, нещадно палило солнце, а его била дрожь. Пусть бьет — это не беда, беда была раньше, когда запорожский лекарь, некогда сбежавший из австрийской армии чех-ветеринар, боролся за его жизнь и заставил-таки смерть отступить. Отступить, но не выпустить раненого до конца из своих когтистых лап. Хотя теперь капитана ждали госпиталь и настоящие врачи, ему было грустно. Так мечтал попасть в действующую армию, а попал на госпитальную койку. Пока вылечится и получит назначение, наступит осень; с ней окончание активных боевых действий, отвод войск на зимние квартиры. А за зиму может случиться всякое…