Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. III том

В Северной Италии допросили более 20-ти тамплиеров и ни один из них не дал признательных показаний. Папа Климент был возмущен и приказал сжечь тех, кто упорствует в своих еретических заблуждениях, но этот приказ не выполнили и ни одного тамплиера в Италии не сожгли. Равенский собор, состоявшийся в январе 1311 года, напутствовал своих делегатов на Вьенский собор словами: «Орден не следует распускать».

А вот в папской области из 8-ми допрошенных тамплиеров 7 дали признательные показания. Странно, не правда ли? Там из 20-ти не сознался ни один, а тут из восьми сознались семь. Из этого, кажется, следует, что количество признательных показаний зависело не от степени виновности тамплиеров, а от степени усердия следователей.

Венгерские тамплиеры в течение всего процесса пользовались прежним уважением и почетным положением. После папской буллы 1312 года их направили в монастырь под Загребом, где часть владений Ордена обеспечивали их нормальное существование, то есть репрессий не было вообще и признаний тоже не было.

Количество тамплиеров во всех странах, кроме Франции, было, вероятно, до тысячи человек. В пиренейских государствах подразделения Ордена могли быть достаточно крупными, потому что там они вели непрерывную войну в маврами, но их крупные подразделения – это сотни, а не тысячи человек. Орден был не столь велик, на всю Европу максимум 4 тысячи человек, впрочем, сейчас речь не об этом. Все не французские тамплиеры вместе взятые дали столь ничтожное количество признаний, что ими вообще можно пренебречь. Но нельзя пренебречь тем фактом, что в целом ряде европейских стран Орден был полностью оправдан. На этом фоне признания какой-то сотни французских тамплиеров меркнут и кажутся случайными.

– Итак, – выдохнул Сиверцев, – мы обобщили всё, что свидетельствует в пользу невиновности Ордена. Давай теперь обобщим всё, что заставляет усомниться в невиновности тамплиеров.

– Как ни странно, в пользу виновности тамплиеров, на мой взгляд, говорит сам факт доноса. Напомню, что некий Эскьен де Флуарайн около 1300 года поделился с королем Арагона Иаковом секретами, которые он, дескать, выведал у тамплиеров, а именно, что они отрекались от Христа во время вступления в Орден. Эскьен играл роль осведомителя то при арагонском короле, то при французском. Король Иаков лишь посмеялся над этим его сообщением, тогда Эскьен решил попытать счастья в Париже, где предложил эту информацию Гийому де Ногаре. Зная характер Ногаре, нетрудно понять, что его эта информация чрезвычайно заинтересовала, а дальше – пошло-поехало.

– А разве Эскьен де Флуарайн не мог быть клеветником?

– Не мог. Он мог быть наиподлейшим подлецом, но он был профессиональным осведомителем, торговцем информацией, а такие люди ни когда не пытаются торговать собственными выдумками, потому что это сводило бы на нет их профессию. Суть этой профессии в том, чтобы что-то выведать и продать, а что-то выдумать и продать, это уже не осведомитель, а трубадур. Пару раз продашь выдумку, и уже надо менять ремесло, потому что вымысел ни чем не будет подтвержден. И бегать от монарха к монарху, пытаясь впарить выдумку, это всё же как-то нелепо. Тогда бы уж можно было и про госпитальеров, и про цистерианцев, и про всех на свете что-нибудь насочинять. Много ли смысла носиться по Европе с одной – единственной выдумкой, когда их можно предложить дюжину на выбор? Эскьен мог сильно приукрасить факты, ставшие ему известными, мог что-то от себя добавить, но в основе его доноса явно лежала реально полученная им информация.

– Информация, возможно, подвергшаяся очень сильным искажениям.

– Это не только возможно, но даже и вероятнее всего. Вообще, трудно сказать, что за гадость стала известна Флуарайну, но это была гадость, вне всякого сомнения.

– Допустим. А ещё?

– Раймон Урсель писал: «Уж слишком многочисленными, слишком согласованными по сути, слишком точными и детальными воспоминаниями кажутся эти признания. Нельзя поверить, что обвинения, выдвинутые против тамплиеров, не имеют какой-то основы». Вот это уже серьезно. Ложь всегда различима по ряду признаков, первейший из которых – отсутствие деталей, а в признаниях тамплиеров деталей очень много.

– А вот, ты знаешь, бывают такие вруны, которые едва лишь соврут что-нибудь, как тут же сочиняют целую поэму, расцвечивая свой вымысел невероятным количеством самых причудливых подробностей. Вспомни хоть Хлестакова.

– Это бывает, но крайне редко, это патология, а тут мы имеем больше сотни признаний и во всех – самые разнообразные детали. Не бывает столько «хлестаковых» сразу в одном месте. Вот, к примеру, Жан Тайлафер вспоминает, как тамплиеры принуждали его отречься от Христа: «Ему угрожали тюремным заключением, говоря, что если он этого не сделает, его поместят в такую темницу, где он своих ног и рук не разглядит». Вот вспоминает английский тамплиер – священник Джон Стоук: «Де Моле потребовал, чтобы Джон отрекся от Христа, а когда тот стал колебаться, пригрозил, что бросит его в тюрьму. Двое присутствовавших при этом тамплиеров обнажили мечи». А вот говорит Жоффруа де Шарне: «Брат Амори де Ла Рош сказал мне, что я не должен верить в того, чей образ изображен на распятии, так как это был лжепророк, и он не был Богом».

Это лишь примеры, деталей можно привести очень много, они весьма разнообразны и редко повторяются, что доказывает их подлинность. При этом совершенно невозможно заподозрить такое большое количество бесхитростных рубак в склонности к устному художественному творчеству.

Наиболее убедительно выглядят такие признаний, которые ни как не могли быть продиктованы инквизиторами, потому что не очень-то были им выгодны. Многие тамплиеры рассказывали, что их сначала принуждали отречься от Христа, а потом заставляли в этом исповедаться.

Когда один тамплиер стал протестовать против отречения, которого от него требовали, его совесть заставили замолчать, сказав ему: «Перестаньте, бестолковый, вы потом расскажете об этом на исповеди».

Тамплиер Жан де Пон-л'Эвек говорил, что в качестве наказания за отречение его исповедник-францисканец повелел ему поститься по пятницам и запретил целый год снимать рубашку. Епитимья, конечно, смехотворная, потому что устав и так это предписывал. Очевидно, неловко было сурово наказывать за то, к чему сами же и принуждали, но это всё – таки епитимья, а её накладывают за грех.

Жану де л'Омону, сержанту парижской епархии, наставник просто сказал, после того, как он плюнул рядом с крестом: «Кретин, иди теперь исповедаться!»

Эти признания дышат максимальной подлинностью, потому что даже законченный параноик не смог бы выдумать такую ни с чем не сообразную и ни на что не похожую практику. Инквизиторы тоже не могли этого придумать, потому что с них требовали обличение богоотступничества Ордена, а показания о том, что тамплиеры каялись в отречении, разрушали стройную картину богоотступничества. Такие признания могли быть сделаны лишь по одной причине – это была правда, и записана эта правда могла быть лишь из соображений добросовестного ведения дела.