Рина Аньярская - Надежда умирает последней

– Нет ничего страшного в столь пустяковой просьбе, дорогая Ми-Ми, это всего лишь патруль, – поспешил успокоить спутницу молодой человек и полез во внутренний карман роскошного камзола.

Дорогая шпага с фамильным гербом брякнула в ножнах. Офицер покосился на оружие, лежащее на сиденье позади того, кого назвали Шарлем. Девушка плотнее закуталась в пелерину и демонстративно отвернулась к другому окошку. Картинно вздохнув, молодой человек вышел из кареты.

– Прошу Вас, сударь, – протягивая документы, предусмотрительно подделанные дальновидной Маркизой, произнёс Ганц.

На лице его была самая доброжелательная улыбка, и гвардеец не мог и мысли допустить, что перед ним те самые беглецы: молодой человек в дорожном костюме и воспитанница пансиона – наводка на которых пришла из соседнего города.

Солдат развернул подорожную, и в этот миг дама недовольно заворчала:

– С каких это пор я – дочь барона де Бельгарда – должна унижаться перед солдатами, которые смеют останавливать мою карету?!

– С тех самых, моя дорогая, как Вы стали мадам Ле Лавазе, – философски заметил немец, отлично играя свою роль.

Ленитина картинно вздохнула и стала недовольно обмахиваться веером.

– Отчего так долго? Этот олух умеет читать, Шарль?! – осведомилась она, выглянув в окно.

Ганц повернулся к ней и проникновенно произнёс: «Дорогая, я прошу Вас… мы не в замке Вашего дедушки…»

Имя герцога де Бельгарда было известно каждому гвардейцу Франции так же хорошо, как и то, что прямых наследников у него не было, поэтому имущество растащили многочисленные племянники. Удивляться, что потомки этого прославленного дворянина и конюшего короля отличаются строптивым нравом, не приходилось. Изучив подорожную Ганца, в которой молодой человек значился как шевалье Ле Лавазе с супругой, гвардеец вернул документы фон Баркету и ещё раз мельком взглянул на красивую аристократку из древнего рода, коей он считал Ленитину.

– Всё в порядке, Вы можете ехать дальше, господа, – произнёс патрульный.

– Благодарю Вас, сударь! – ответил Ганц, сделав лёгкий наклон головы.

– Ах, он ещё и благодарит! Шарль, Вы несносны! Разве так настоящий дворянин должен разговаривать с каким-то гвардейцем?!

– Если этот дворянин не генерал или маршал Франции, то да, моя дорогая, – ответил Ганц, открывая дверцу кареты.

– Я сочувствую Вам, сударь, – тихо произнёс солдат.

Немец повернулся к нему и, усмехнувшись краешком губ, тихо ответил.

– Мы венчались лишь вчера. Она ещё присмиреет.

Гвардеец и «новобрачный» прекрасно поняли друг друга. Дверца захлопнулась, карета помчалась дальше, подняв облако серо-жёлтой пыли.

С таким маскарадом Ленитина и Ганц преодолевали пост за постом. «Да ты у меня настоящая актриса!» – вдохновлённый невестой, шептал немец каждый раз, когда шлагбаум оставался позади. Все гвардейцы, как один, реагировали на капризы дамы гробовым молчанием и сочувствующим взглядом в сторону её новоиспечённого «супруга». Мадемуазель де Сентон всегда знала: если желаешь хорошо спрятаться, привлеки к себе внимание, тогда никто на тебя не подумает.

Впереди оставался, пожалуй, самый сложный пост провинции, находящийся на пересечении трёх дорог. У шлагбаума уже стояло три кареты, две открытых коляски и несколько верховых, лошади под которыми нервно перебирали ногами. Приблизившись, молодые люди заметили, что коляски столкнулись, и у одной из них отлетело колесо. Несчастные мещане – владельцы колясок – вылезли и пытались сдвинуть их с места, чтобы освободить проезд для карет господ.

Ленитина высунулась из окошка и начала капризно причитать, что «грязный Жак», как дворянство называло чернь, мешает ей – дочери барона Бельгарда – проехать в нужную сторону, поэтому Её Милости приходится ждать и мириться с этим безобразием. Да и вообще это всё «так некстати, в первые дни брака», и это «безусловно нехороший знак свыше», и она, «конечно, обречена на вечные муки» со своим мягкотелым мужем.

Пассажиры других карет, вероятно, не способные похвастаться высоким происхождением своего отца, молча поглядывали в сторону капризной аристократки и мечтали поскорее проскочить этот чёртов пост. Ганц гладил «жену» по плечам и просил успокоиться. Ленитина заметно раздражалась с каждой минутой промедления.

Когда путь был освобождён и коляску, потерявшую колесо, убрали на обочину, капитан поста приказал первым пропустить экипаж капризной аристократки. Гвардейцы даже подорожную не спросили – настолько им надоел звонкий голос «дочери барона де Бельгарда», что они предпочли с нею не связываться.

Карета, несущая Ганца и Ленитину к Ребону, мерно катилась по просёлочной дороге, поднимая клубы мелкой пыли. Пейзаж за окном последние два часа не менялся, но молодые люди особенно не смотрели по сторонам. Вспоминая, как им удавалось проскочить каждый пост, жених и невеста откровенно веселились.

– «Я слишком высокородна, чтобы отвечать на Ваши вопросы!» – процитировала себя Ленитина, и пара снова прыснула со смеху.

– Удивительно, и ведь у гвардии не возникло даже толики сомнений в том, что ты – дочь барона де Бельгарда!

– Не в обиду тебе будет сказано, мой милый, но солдат не учат думать. Их учат подчиняться приказам, – ответила девушка. – Поэтому я рассудила, что они не станут препятствовать особе, которая обращает на себя слишком много внимания и требует дороги с видом, не терпящим возражений.

– Конечно, беглая девица скорее прикинулась бы мещанкой или блаженной, – согласился Ганц. – Как тебе в голову пришла идея играть капризулю голубых кровей?

– Сама не знаю, по наитию, – пожала плечами Сентон. – Наверное, наслушалась баек о том, какие аристократы напыщенные и как их не любят выходцы из третьего сословия.

Фон Баркет придвинулся ближе к невесте и взял её ручку в свои ладони.

– Как бы там ни было, Жизнь моя, главное, что мы прошли все патрули благополучно. И что нам помогло: солдатская муштра, которая помешала им разглядеть в тебе беглянку, или сословные предрассудки – уже не важно. Важно, что на горизонте – Ребон! Мы скоро будем дома!

Ленитина нежно улыбнулась в ответ. Молодой человек пересел на сиденье рядом с невестой и поинтересовался с видом заговорщика, снизив голос до полушёпота:

– Мадемуазель, Вам известно, как сильно я Вас люблю?