Том Шервуд - Мастер Альба

– Нет! Не надо! Я буду лаять…

– Давай! И встань, как пёс, на четвереньки!

Альба плюхнулся на колени, упёрся ладонями в землю и четыре раза громко пролаял.

– Эй-эй-эй!! – Закричал что было силы торжествующий Волк. – Все сюда!

И, когда к маленькому пленнику подступили разбойники, он повторил:

– Давай!

Альба снова пролаял.

– А? Видели?! Ну, чьё пари? Чьё?!

– Твоё, – сказал с досадой Плут. – Монета с меня. Ты выиграл.

– Чёрт тебя забери! – воскликнул и Плащ. – Твоё пари. Монета с меня.

– Ну что, гадёныш, – сказал, шалея от счастья, Волк Альбе. – Долго упрямился!

И вдруг двумя молниеносными прямыми ударами выколол щенку оба глаза. Щенок захлебнулся воем, вырвался из-под его колена и, утробно вскрикивая и роняя кровь, заметался по каменному квадрату. Он с маху впечатывался в стены то носом, то лбом, отлетал, хрипя, и, наконец, отчаянно воя, угодил в пролом и скрылся там, у болота, где Альба ловил в своё время пиявок.

Альба, встав на нетвёрдые ноги, отошёл к соломе, сваленной у стены, сел, отвернулся и, прижавшись лицом к холодному камню, заплакал. Тихо, без всхлипов и дрожи. А Волк, востребовав выигранные две золотые монеты, получил их и, пробив в каждой по дырочке, надел обе на нитку, а нитку набросил на свою толстую шею. Он частенько теперь подходил к сидящему на цепи мальчишке и, дразня, вытягивал монеты из-под волчьей накидки и звенел ими, звенел, поднося к самому уху.

Альба молчал с этих пор, и неделя шла за неделей, а от него никто не слышал ни звука. Сидел на цепи, прижимал к себе ослепшего друга, гладил его, но даже ему не бросал тихонькое привычное “княф”. Однажды из разговора разбойников он узнал, что сидеть ему предстоит долго: муж племянницы Кристофера, фактический наследник имения Груф, уехал лечить какую-то хворь, – за границу.

– Беспалый сказал, – там мы его не достанем, – торопливо рассказывал вернувшийся из очередного похода взволнованный Плут. – Сказал – надо ждать, когда вернётся. Он стал богатым, а того, что узнают про сговор, – очень боится. Беспалый сказал – дело верное. Барчонка надо беречь.

Волк вышел во дворик, уставился на Альбу злыми глазами.

– Да он больше сожрёт у нас, чем за него заплатят!

Плюнул в очаг и, тяжело ступая, ушёл.

Протёк месяц, второй, потом третий. Наступила зима. Альба так и жил – на цепи, спасаясь от холода в куче соломы. Он, конечно, замёрз бы, если б подросший щенок не согревал его во время морозов. Он иногда притаскивал даже что-то брошенное ему из еды, и Альба с благодарностью гладил его ослепшую морду. Так дожили они до ещё одного чёрного дня. Разбойники вернулись однажды совсем без добычи и доедали уже последние сухари. И в день, когда они снова ушли на свою привычную жестокую охоту, Волк зарезал щенка. Просто поймал его, слепого, и в один мах рассёк горло. Потом подвесил за лапу, снял шкуру и, нарезав мяса, взялся варить.

– Эй, а ты хочешь? – смеясь, протягивал куски Альбе. – Голод прижмёт – и друга слопаешь!

Когда вернулись ушедшие, щенка никто не пожалел. Плащ лишь сказал:

– Как ему спать-то теперь? Ведь замёрзнет.

И мальчишке бросили четыре, сшитые в полог, овечьи шкуры. По ночам он, кутаясь в них, проводил рукой по шерсти и мысленно шептал сам себе: “княф!”

Прошла осень. Затем протащилась, проползла зима, и пришло новое лето.

Однажды разбойники вернулись с промысла с необыкновенной добычей. На лесной дороге им попалась карета. Теперь те, кто в ней ехал (из уцелевших), облепленные по пояс мокрой тиной, ступили на занятый развалинами островок. Их было трое: две молодые женщины и их старый слуга – эконом или дворецкий. Женщин Альба увидел лишь мельком – их сразу угнали в тот дворик, за стену, где стояло зимнее бревенчатое жилище. А слугу, обременённого тяжёлой связкой дров, Волк, сам нагруженный чужим дорожным имуществом, привёл к очагу. Несчастный старик-эконом в конце своей жизни был использован как вьючное животное, годное лишь на то, чтобы протащить по болотным невидимым тропам вязанку напиленных сучьев.

– Бросай! – скомандовал Волк, указав на пятачок между колодцем и очагом, и сам швырнул баул, сундучок и корзину.

Усталый слуга опустил вязанку на землю, положив её старательно, ровно, – с приобретённой за много лет привычкой к аккуратности и порядку, и не успел он выпрямиться и отереть с лица пот, как Волк выхватил нож и с силой вонзил его старику в бок. Альба вздрогнул. Звякнула цепь. А Волк, вытянув из пробитого тела лезвие, проговорил:

– Ты больше не нужен.

Затем развернулся и, торопливо вытирая о серую шкуру чужую кровь, поспешил в соседний двор, откуда вдруг послышался наполненный болью женский вскрик.

Слуга, прижав к боку ладонь, медленно сел, привалившись спиной к принесённым дровам. Между его вздрагивающих пальцев неторопливо сочилась кровь. Он посидел так минуту, потом повернул голову и посмотрел Альбе в глаза. Наследник Груфа видел перед собой тихого смиренного человека, который с рождения был собственностью богатой дворянской семьи. Он отбыл жизнь в трудах и заботах – о своих господах, потом об их детях, а потом – о детях детей. Он служил им молчаливо и безупречно, не создав собственной семьи и не вырастив собственного потомства. Отбыл жизнь трудно и честно, и сейчас умирающее лицо его было наполнено странным покоем.

Им не нужно было разговаривать. Каждый видел и понимал, что происходит, и понимал так же, что и тот, кто напротив, тоже всё понимает – и умирающий тихий старик, и прикованный цепью подросток.

Вдруг старик отвернулся и, превозмогая слабость и боль, потянулся к принесённой Волком поклаже. Он дополз до баула, щёлкнул замками, раскрыл. На землю посыпались какие-то вещи, и среди них он дрожащей рукой отыскал кожаный круглый футляр. Снял крышку-цилиндрик и стал доставать содержимое. Моток толстых ниток, большие портняжные ножницы, кусок смолы в бумажной обёртке, кусок воска. И вот пальцы его наткнулись на какой-то предмет, который он торопливо сжал в окровавленном кулаке. Посидел, закрыв глаза, минуту-другую и, собравшись с силами, махнул этим кулаком в сторону Альбы. В воздухе мелькнула узкая синеватая рыбка и упала на землю, немного не долетев. Альба вздрогнул, рассмотрев эту рыбку. Напильник! Новенький, с синеватой насечной поверхностью. Метнувшись к куче соломы, он вытащил из-под неё длинный жгут и, набросив его несколько раз, сумел подтянуть напильник к себе. Быстро спрятал оба бесценных предмета и посмотрел на слугу. Тот встретил его взгляд счастливой улыбкой, и Альба вымученно улыбнулся в ответ – впервые за весь страшный год.

Так, с улыбкой, слуга и умер, и Альба, подняв тонкую руку, издалека его перекрестил.