Борис Соколов - Мы еще встретимся, полковник Кребс!

– Трещинка?

– Какое неприятное слово! Возможно. Хотя нет, глупость, просто неумение ценить то, что имеешь!

– Как в старой мудрой пословице: что имеем, не храним, потерявши – плачем.

– Да, верно! Пусть это покажется вам смешным и наивным, но я думаю, самое страшное – это первая ложь, пусть маленькая, пустяковая, но ложь. Раз она вошла в человеческие отношения – конец. Так и со мной. Польстило девчонке почтительное внимание, приятны были глаза, с собачьей преданностью глядящие на нее. – Она усмехнулась. – Высокая культура, манеры. Казалось, вот он, человек из другого мира! А раз так смотрит, так влюблен – значит я того стою. А меня не ценят. И пошло, пошло. А тут еще горе, умер ребенок. Потом театры, в машине домой, потом рестораны. Закружилась. «Ты где была, Аленка?» – «У подруги». Ложь. Вы думаете, легко было солгать в первый раз? А потом еще обвиняла Федора. Невнимательный, нечуткий. А он под утро приходил усталый, измученный и валился на кровать – спать, спать. Он спал, а я сидела около него и думала. Временами мне было жаль его и почему-то себя. Я плакала, и мне казалось, что я в тупике.

– Который вы сами создали! Почему вы не пришли к нему, к Федору, и не сказали, что любите другого?

– Но я же не любила этого другого!

– Простите меня, но раз уж мы заговорили на эту тему, то это нелепость и бессмыслица какая-то. Любите одного и уходите от него к другому, нелюбимому. Я считал до сих пор, что такое может быть у избалованных, с жиру бесящихся барынек. Но вы же наша молодая женщина, прожившая трудовую юность. Откуда у вас это? Ведь так поступить – значит не уважать ни своего мужа, которого, как это ни странно, вы говорите, любили, ни себя.

– А почему вы решили, что я уважала себя? Все два года не уважала! Жила с человеком, мучила его, сама мучилась.

– И у вас не было желания встретить Федора, поговорить с ним, объясниться?

– Было, я звонила ему, но он вешал трубку.

– А вы, что ж, хотели чтобы он, как собачонка, побежал к вам?

Она посмотрела на Обловацкого.

– Да, хотела! Разве это противоестественное желание?

– Противоестественно ваше поведение! – пожал плечами Сергей Яковлевич. – Вы оскорбили хорошего человека, плюнули на него, а потом звоните ему для разговора. Ничего не понимаю!

– Вы не понимаете многого. Уж очень у вас все просто и прямолинейно. Черное и белое. Вот я у вас, наверно, черная? – горько сказала она.

– А вы думаете, я должен оправдывать вас? Ведь во всем виноваты вы сами! Хорошо, что Дробышев – крепкий человек, перенес свое горе. Видимо, товарищи поддержали, работа не давала времени ковыряться в открытой ране, Вы о нем подумали? Постигло его несчастье, один он. Ну, не один, конечно, не оставили в беде товарищи, а как дорого было бы ему присутствие близкого человека.

– Я бросила все и приехала сюда!

– И гордитесь этим. Вот, мол, какая я хорошая, благородная.

– Да не мучайте хоть вы меня! Знаю, все знаю, и если он простит, – только этого и хочу! – все исправлю. Теперь я умная.

– А если он останется инвалидом?

Неожиданно для Обловацкого она грустно улыбнулась.

– Это ужасно, что я так думаю, но все равно – скажу! Знаете, временами мне хочется, чтоб он остался калекой, – тогда бы он простил меня, я была бы ему нужна. – И увидев изумленное лицо Сергея Яковлевича, добавила: – Знаю, что это даже не глупость, а самая настоящая подлость, но я не могу больше. Идемте домой, а то я разревусь, как девчонка.

Всю остальную дорогу они шли молча. Проходя мимо ресторана, Обловацкий предложил зайти поужинать. Ей не хотелось есть, но мысль, что она сейчас придет к себе и останется одна, совсем одна со своими невеселыми мыслями, слезами и все время не покидавшим чувством страха потерять единственно близкого и дорогого человека, заставила ее согласиться.

Компания Жирухина по-прежнему сидела в центре зала, за столом, уставленном батареей бутылок. Не глядя в ту сторону, Обловацкий и Русанова пошли в угол, к большому открытому окну. Почти сейчас же к ним подошел официант с двумя бутылками «Букета» и поставил им на столик.

– Это зачем? – спросил Сергей Яковлевич. – Мы хотим ужинать, вина не надо.

– Это вам прислали, – наклонившись к нему, произнес официант и кивнул в сторону зала. Они посмотрели туда. Александр Семенович и его знакомые с бокалами в руках, стоя, кивали им. Надо было ответить. Обловацкий налил вино в бокалы, но в это время к столику подошел Жирухин. Его пошатывало. Отекшие багровые веки напухли, закрыв и без того узкие щелочки глаз. Придерживаясь за спинку стула, он поклонился и подчеркнуто церемонно поцеловал Елене руку. Из его длинной и не совсем связной фразы она поняла, что он и его друзья, кстати тоже москвичи, будут счастливы, если она и Сергей Яковлевич согласятся пересесть к их столу. Елена Николаевна хотела отказаться, но Обловацкий кивнул головой, и она согласилась.

Однако, садясь за стол Жирухина, она пожалела, что уступила. Мужчины (их было четверо) были полупьяны, назойливо вежливы и в то же время открыто, почти нагло, ее рассматривали. Она поняла, что Жирухин успел рассказать о ней, а возможно, говорил какие-нибудь пошлости. Елена Николаевна решила как можно скорее уйти от этих оскорбительных, ощупывающих, липких взглядов.

– Я только что рассказал своим друзьям о причине, заставившей вас приехать сюда, – сказал Александр Семенович. Все закивали головами. – Как здоровье вашего мужа?

– Он еще не пришел в сознание, – ответил за нее Обловацкий.

Официант принес на подносе несколько блюд. «Надо встать и уйти, немедленно встать и уйти» – решила она. Сейчас ее не пугало одиночество, даже если бы оно продолжалось вечно. «Все, что угодно, только не эти люди!» – думала она, разглядывая сидящих. Видя, как Сергей Яковлевич ест и улыбается пьяным репликам этой компании, она удивлялась своему легкомыслию. Как она могла поддаться минутной слабости и быть откровенной с малознакомым человеком? Ей казалось, что она вынесла на улицу свое самое святое, самое сокровенное, предала свою любовь. «Уйду, а он посмеется надо мной», – горько подумала она и поднялась.

– Простите меня, я очень устала.

Не ожидая ответа, она прошла по залу к двери, соединяющей ресторан с холлом гостиницы, и поднялась к себе. Уже на лестнице она услышала за собой шаги.

– Елена Николаевна, подождите! – Обловацкий подошел к ней. – Что вы хотите, ведь пьяные. Что вас расстроило?

– Сергей Яковлевич, я в самом деле устала. Да и зачем мне эти люди? А вы идите к ним. Не беспокойтесь обо мне.

Возвратясь, он услышал громкий смех Жирухина.

– А дамочка с норовом, – сказал лысый грузный человек, обращаясь к Обловацкому. Его звали Михаилом Михайловичем.

Сергей Яковлевич почувствовал отвращение к его масляной физиономии, но, не желая восстанавливать против себя неизвестных ему людей, сдержался и сказал: