Борис Соколов - Мы еще встретимся, полковник Кребс!

Старая черкеска со следами многочисленных штопок кричала о бедности ее владельца, о его аккуратности и гордости. Время и обстоятельства посеребрили большую голову, заставили ее склониться, но было во всем его облике что-то сильное и благородное, и это невольно вызывало уважение и даже симпатию к нему.

Дзиапмш-ипа осматривался. Большой, немного удлиненной формы кабинет казался необжитым. Широкие темные портьеры висели на открытых окнах, ветер шевелил тяжелую ткань, и она временами вздыхала и пузырилась, как живая. Настольная лампа освещала стол и сидевшего за ним Чиверадзе, оставляя в полутьме остальную часть комнаты. Взглянув на стол, арестованный увидел толстую черную картонную папку с надписью и лежащий рядом, ближе к краю стола, пистолет. Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что Чиверадзе перехватил этот взгляд и чуть заметно усмехнулся.

«Может быть, не раз приходила ему мысль разрешить свои сомнения с помощью этой игрушки», – подумал Иван Александрович.

Пистолет был разряжен и умышленно забыт на столе. Продолжая рассматривать и изучать Дзиапш-ипа, Иван Александрович вспомнил случай, когда вот такой же пистолет без патронов помог разоблачить долго упиравшегося врага. Произошло это несколько лет назад. Во время допроса, проверяя арестованного, Чиверадзе наклонился к нижнему ящику стола. Когда он поднял голову, пистолета на столе не было.

– Положите обратно! – приказал Иван Александрович, не сводя глаз с арестованного. Тот вскочил, направляя оружие на Чиверадзе. Его рука дрожала, и черная впадина ствола прыгала перед лицом Ивана Александровича.

– Не шевелитесь! Руки на стол! Не двигайтесь, или я вас убью! – вполголоса сказал арестованный.

И хотя Чиверадзе знал, что пистолет разряжен и патроны лежат в столе, неприятный холодок мгновенно прошел по его телу.

– Чего хотите от меня?

– Сейчас же встаньте, идите вперед, я пойду за вами. Выведите меня на улицу!

Чиверадзе ногою нажал кнопку звонка, подымая тревогу. В комнату вбежали сотрудники. Арестованный несколько раз подряд нажал гашетку, но пистолет только сухо щелкал. Он бросил на пол бесполезное оружие и, закрыв лицо руками, упал в кресло. После этого что-то в нем надломилось. Не прошло и часа, как он сознался и стал давать показания.

Пора было начинать разговор с Дзиапш-ипа.

– Расскажи о себе, все, что помнишь с детства, – откинулся в кресло Чиверадзе. – И кури. Вижу, что хочешь.

– Я родился в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Эшерах, – начал Дзиапш-ипа. – Жил с отцом и матерью. В тысяча восемьсот девяносто первом году меня увезли в Тифлис учиться. Домой приезжал только летом, на каникулы. И так десять лет. В последних классах гимназии вошел в социал-демократический кружок.

– "Месаме-даси"? – спросил Чиверадзе.

– Меньшевиков, – подтвердил Дзиапш-ипа. – Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое – экономические претензии.

Дзиапш-ипа говорил медленно, обдумывая и вспоминая то, что было много лет назад.

– Были ли среди ваших вожаков люди, с которыми тебе пришлось столкнуться после революции семнадцатого года? – перебил его Чиверадзе.

– Непосредственно нет. Но много раз моими поступками руководили люди, приходившие от их имени.

– И ты верил им?

– О да! Сомнения пришли, к несчастью, значительно позднее.

– А разочарования?

Дзиапш-ипа глубоко вздохнул и развел руками.

– Тогда, когда я уже был опутан, как перепелка в силке. Что толку?

– Тебе угрожали разоблачением? – снова спросил Чиверадзе.

– Да, но это было совсем недавно. – Дзиапш-ипа помолчал. – Позвольте мне говорить по порядку. С тысяча девятьсот второго года и до начала войны четырнадцатого года я жил дома, изредка выезжая в Тифлис.

– Все эти годы ты поддерживал связь со своей партией?

– Да.

– В чем она выражалась?

Дзиапш-ипа взял папиросу, зажег ее и несколько раз затянулся.

– В сколачивании вокруг себя людей, – сказал он. – Восстанавливая народ против русских, мы заискивали перед дворцом наместника. Но главным была борьба с большевиками. И мы боролись. Все было на нашей стороне. И императорский Петербург, и своя национальная буржуазия, и пресса. Все – кроме народа. Он хотел действий, а мы ему предлагали слова. Большевики выдвинули свою аграрную программу, мы не могли принять ее, потому что сами были помещиками. Они организовывали забастовки – мы отговаривали от них. Бакинские, тифлисские и батумские демонстрации оттолкнули от нас рабочих. Большевики изо дня в день завоевывали массы, мы их теряли. Кое-какие нетерпеливые и недовольные нашей программой уходили к анархистам. Кто остался с нами? Интеллигенция, национально-либеральная буржуазия, лавочники, зажиточная часть села. Позже вы назвали кулаками этих маленьких помещиков. За нас были патриархальные традиции и обычаи, прочно опутывавшие значительную часть крестьянства, и это еще держало нас на поверхности. Война с ее националистическим угаром заставила сказать прямо, с кем мы. Большевики из Государственной думы пошли в Сибирь, а мы – в земские союзы.

– Земгусары! – засмеялся Чиверадзе.

– Да. Это было хорошо и удобно. Мы легализовали себя и не воевали.

– Ты довольно самокритичен!

– Теперь да! Тогда я, как и остальные меньшевики, кричал о «нашествии гуннов» и требовал: «На Берлин!» Приезд Николая Второго в Тифлис вылился при нашей помощи в грандиозную монархическую демонстрацию под лозунгом «Единение царя с народом». Мы не чувствовали тягот войны. Цены росли. Всего не хватало, но все необходимое нам привозили из селений. В шестнадцатом году в Тифлисе появились англичане. В конце года я, тогда уже офицер иррегулярной кавалерии, был вызван в Тифлис. Один из наших лидеров, Рамишвили, на подпольном совещании представителей заявил, что «надо готовиться к автономии под протекторатом Англии». Мы поняли, что Жордания договорился с «союзниками». Вы помните, наверно, что в конце шестнадцатого года фронт замер на одном месте. Не было снарядов. На десять выстрелов немецкой артиллерии мы отвечали одним. Солдаты были раздеты и голодны. Фронт и тыл устали от войны. Нарастало недовольство. В каждой семье оплакивали погибших. Но в тылу никогда не было так весело, как тогда.