Сесил Скотт Форестер - Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

– Эль-Супремо желает немедленно видеть вас, капитан, – сказал Эрнандес. – Моя лодка ждет.

– Вот как, – ответил Хорнблауэр.

Он отлично знал, что многих британских капитанов взбесило бы такое бесцеремонное требование. Он подумал, как славно было бы отослать Эрнандеса к Эль-Супремо с предложением самому явиться на корабль, если тот желает видеть капитана. Впрочем, глупо из самолюбия ставить под удар жизненно важные отношения с берегом. Победитель «Нативидада» может сквозь пальцы смотреть на чужую наглость.

Компромисс напрашивался сам собой: заставить Эрнандеса часок-другой подождать и тем утвердить свое достоинство. Но здравый смысл отверг и такую уловку. Хорнблауэр ненавидел компромиссы, а этот (как почти все компромиссы) лишь разозлил бы одну сторону, ничего не принеся другой. Гораздо лучше спрятать гордость в карман и отправиться сейчас же.

– Конечно, – сказал он. – Мои обязанности позволяют мне ненадолго отлучиться.

По крайней мере, на этот раз нет нужды облачаться в парадную форму. Не надо требовать лучшие шелковые чулки и башмаки с пряжками. Захват «Нативидада» будет говорить за него красноречивей, чем любая шпага с золотой рукоятью.

Только отдавая последние приказания Бушу, Хорнблауэр вспомнил, что победа дает ему достаточные основания не пороть заблудших Дженкинса с Пулом и не объявлять выговор Гэлбрейту. Эта мысль помогла развеять депрессию, обычно накатывавшую на него после каждой победы. Эта мысль подбадривала его, когда он садился на низкорослую лошадку, ехал мимо зловонных, сваленных в кучи потрохов, мимо столбов с привязанными к ним мертвецами, к дому Эль-Супремо.

Эль-Супремо восседал на помосте под балдахином так, словно просидел неподвижно четыре дня (казалось – месяц) с их последней встречи.

– Вы исполнили мою волю, капитан? – были его первые слова.

– Этой ночью я захватил «Нативидад», – ответил Хорнблауэр.

– И ваши запасы, насколько я понял, укомплектованы?

– Да.

– Значит, – сказал Эль-Супремо, – вы сделали, что я хотел. Так я говорил с самого начала.

Перед лицом столь безграничной самоуверенности возражать было невозможно.

– Сегодня после полудня, – продолжил Эль-Супремо, – я приступлю к исполнению моих планов по захвату Сан-Сальвадора и человека, который называет себя главнокомандующим Никарагуа.

– Да? – сказал Хорнблауэр.

– Здесь есть некоторые сложности, капитан. Вам, вероятно, известно, что дороги между этим местом и Сан-Сальвадором не так хороши, как дорогам надлежит быть. На одном отрезке тропа состоит из ста двадцати семи ступеней, вырубленных в лаве между двумя расселинами. По ней тяжело пройти мулу, не говоря уже о лошади, а злонамеренная личность, вооруженная ружьем, способна причинить большой ущерб.

– Представляю, – сказал Хорнблауэр.

– Однако, – продолжал Эль-Супремо, – от порта Либертад до Сан-Сальвадора всего лишь десять миль по хорошей дороге. Сегодня после полудня я с пятьюстами людьми на двух кораблях выйду к Либертаду. До него меньше ста миль, и я буду там завтра на заре. Завтра вечером я буду ужинать в Сан-Сальвадоре.

– Кхе-хм, – сказал Хорнблауэр. Он ломал себе голову, как бы получше изложить те затруднения, которые он видел.

– Вы ведь убили очень мало из команды «Нативидада», капитан? – спросил Эль-Супремо, вплотную подходя к одному из тревоживших Хорнблауэра вопросов.

– Одиннадцать убитых, – сказал Хорнблауэр, – и восемнадцать раненых, из которых четверо, скорее всего, не выживут.

– Значит, осталось достаточно, чтобы управлять судном?

– Вполне, сеньор, если…

– Это мне и нужно. Кстати, капитан, простые смертные, обращаясь ко мне, не употребляют слово «сеньор». Оно недостаточно почтительно. Я Эль-Супремо.

Хорнблауэр в ответ мог только поклониться. Удивительные манеры Эль-Супремо были, как каменная стена.

– Офицеры, ответственные за судовождение, еще живы? – продолжал Эль-Супремо.

– Да, – сказал Хорнблауэр и, поскольку предвидел впереди трудности и желал свести их к минимуму, добавил: – Супремо.

– Тогда, – объявил Эль-Супремо, – я беру «Нативидад» к себе на службу. Я убью боевых офицеров и заменю их собственными. Остальные вместе с простыми матросами будут служить мне.

В том, что говорил Эль-Супремо, не было ничего принципиально невозможного. Испанский флот, действуя, как и во всем, по старинке, поддерживал строгое разделение (в английском флоте почти исчезнувшее) между офицерами, которые ведут корабль, и теми господами, которые им командуют. И Хорнблауэр не сомневался, что выберут матросы и штурманы из двух зол: мучительная смерть или служба Эль-Супремо.

Нельзя отрицать, что в предложении Эль-Супремо много разумного: перевезти пятьсот человек на «Лидии» было бы трудновато; одна «Лидия» не смогла бы приглядывать за всем тысячемильным побережьем – два корабля доставят противнику более чем двойные неприятности. Однако передать «Нативидад» повстанцам значит вступить с лордами Адмиралтейства в бесконечную и скорее всего безуспешную тяжбу о призовых деньгах. И он не может со спокойной совестью предать испанских офицеров на уготованную им казнь. Думать надо быстро.

– «Нативидад» – трофей моего короля, – сказал он. – Возможно, король будет недоволен, если я его уступлю.

– Он, конечно, будет недоволен, если узнает, что вы отказали мне, – парировал Эль-Супремо. Брови его сошлись, и Хорнблауэр услышал позади шумное дыхание Эрнандеса. – Я и прежде замечал, капитан, что ваше поведение в моем присутствии граничит с непочтением, извинительным лишь в чужестранце.

Хорнблауэр лихорадочно соображал. Еще немного сопротивления с его стороны, и этот безумец прикажет его казнить, после чего «Лидия» уж наверняка не станет сражаться на стороне Эль-Супремо. Это и впрямь будет крайне затруднительное положение. «Лидия», не имея друзей ни среди повстанцев, ни среди правительственных сил, скорее всего вовсе не доберется до родины – особенно под командованием неизобретательного Буша. Англия потеряет отличный фрегат и упустит прекрасную возможность. Придется пожертвовать призовыми деньгами, той тысячей фунтов, которой он намеревался поразить Марию. Но жизнь пленникам надо сохранить любой ценой.

– Несомненно, винить надо мое чужеземное воспитание, Супремо, – сказал он. – Мне трудно передать на чужом языке все необходимые оттенки смысла. Как можно заподозрить, что я питаю недостаточное почтение к Эль-Супремо?

Эль-Супремо кивнул. Занятно было видеть, что безумец, уверенный в своем всемогуществе, в реальной жизни склонен принимать за чистую монету самую грубую лесть.

– Корабль – ваш, Супремо, – продолжал Хорнблауэр. – Он был вашим с той минуты, как мои люди ступили на его палубу. И в будущем, когда огромная армада под водительством Эль-Супремо будет бороздить Тихий океан, я желал бы только, чтобы помнили: первый корабль этого флота был отбит у испанцев капитаном Хорнблауэром по приказу Эль-Супремо.