Сесил Скотт Форестер - Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

– Воскресенье или нет, – сказал он, – вы потрудились на славу, мистер Буш.

– Спасибо, сэр.

– Я не премину отметить это в своем рапорте.

– Я не сомневался в этом, сэр.

Усталое лицо Буша осветилось. В награду за успешный одиночный бой первого лейтенанта обычно производили в капитан-лейтенанты; для такого человека, как Буш, не имеющего ни связей, ни влиятельных родственников, это единственная надежда получить вожделенный чин. Однако слишком озабоченный собственной славой капитан мог представить в рапорте, будто одержал победу не столько благодаря, сколько вопреки первому лейтенанту, прецеденты такие были.

– Когда об этом услышат в Англии, будет много шума, – сказал Хорнблауэр.

– Еще бы, сэр. Не каждый день фрегату удается потопить линейный корабль.

Некоторое преувеличение – назвать «Нативидад» линейным кораблем. Лет шестьдесят назад, когда он строился, его еще могли счесть годным для боя в кильватерном строю, но времена меняются. И все равно заслуга «Лидии» очень велика. Только сейчас Хорнблауэр начал осознавать, насколько велика эта заслуга, и, соответственно, воспрянул духом. Есть, однако, еще один критерий, по которому британская публика склонна оценивать морские сражения, и даже Адмиралтейская коллегия нередко руководствуется им же.

– Сколько убитых и раненых? – жестко спросил Хорнблауэр, высказывая то, о чем оба сейчас подумали. Он говорил жестко, чтобы в словах его не прозвучала человеческая жалость.

– Тридцать восемь убитых, сэр. – Буш вынул из кармана грязный клочок бумаги. – Семьдесят пять раненых. Четверо пропавших. Пропали Харпер, Даусон, Норт и негр Грэмп, сэр, – все они были в баркасе, когда тот затонул. Клэй был убит в первый день…

Хорнблауэр кивнул: он помнил безголовое тело на шканцах.

– …Джон Саммерс, подштурман, Генри Винсент и Джеймс Клифтон, боцманматы, убиты вчера. Дональд Скотт Гэлбрейт, третий лейтенант, лейтенант морской пехоты Сэмюэль Симмондс, мичман Говард Сэвидж и еще четыре уорент-офицера ранены вчера.

– Гэлбрейт? – переспросил Хорнблауэр. Эта новость помешала ему задуматься, какая же будет награда за список потерь в сто семнадцать имен, если до него капитанов возводили в рыцарское достоинство не более чем за восемьдесят убитых и раненых.

– Очень плохо, сэр. Обе ноги раздроблены до колен.

Гэлбрейту выпала участь, которой Хорнблауэр страшился для себя. Потрясение вернуло Хорнблауэра к его обязанностям.

– Я немедленно спущусь к раненым, – сказал он, но тут же одернул себя и внимательно посмотрел на первого лейтенанта. – Как вы сами, Буш? Вы выглядите неважно.

– Со мной все отлично, сэр, – запротестовал Буш. – Я часок отдохну, когда Джерард придет меня сменить.

– Ладно, как хотите.

Под палубой, в кубрике, было как в Дантовом аду. В темноте поблескивали четыре масляные лампы, красновато-желтый, пробегавший по палубным бимсам свет, казалось, лишь сгущал тени. Было нестерпимо душно. К обычным запахам застоявшейся воды и корабельных припасов добавилась вонь от тесно лежащих раненых, от коптящих ламп, едкий пороховой дым, так и не выветрившийся со вчерашнего дня.

Жар и вонь ударили Хорнблауэру в лицо. Через пять минут он взмок, словно его окунули в воду, – такой горячий и влажный был воздух.

Таким же плотным, как воздух, был шум. Слышны были обычные корабельные шумы – скрип и стон древесины, шептание такелажа, передаваемое через руслени, гул моря за бортом, плеск переливающейся в трюме воды, монотонное лязганье помп, отдающееся в обшивке. Но все это звучало лишь аккомпанементом к звукам кокпита, где семьдесят пять раненых стонали, рыдали, вскрикивали, ругались и блевали. Вряд ли грешники в аду находятся в условиях более ужасающих или терпят большие муки.

Хорнблауэр нашел Лори. Тот стоял в темноте и ничего не делал.

– Славу богу, вы пришли, сэр. – По голосу было ясно, что с этого момента Лори всю ответственность целиком и полностью перекладывает на плечи капитана.

– Сделайте обход вместе со мной и доложите, – коротко приказал Хорнблауэр.

Все это было глубоко ему неприятно, однако обратиться в бегство, как подсказывал инстинкт, он не мог, хоть и был на корабле практически всемогущ. Дело надо было делать, и Хорнблауэр знал: раз Лори доказал свою никчемность, никто лучше него самого не справится. Он подошел к ближайшему раненому и в изумлении отпрянул. Дрожащий свет фонаря освещал классические черты леди Барбары. Она стояла на коленях рядом с раненым и губкой вытирала ему лицо.

Хорнблауэр был изумлен, шокирован. Лишь много лет спустя Флоренс Найтингейл доказала, что женщины могут и должны ухаживать за ранеными [15] Флоренс Найтингейл (1820–1910) – британская общественная деятельница, сестра милосердия, которая во время Крымской войны вместе с другими сестрами милосердия и монахинями отправилась работать в полевые госпитали. . Для человека со вкусом невыносимо было даже помыслить, что женщина может работать в больнице. «Сестры милосердия» трудились там ради спасения души. Вечно пьяные старухи помогали роженицам и иногда ухаживали за больными. Но с ранеными дело имели исключительно мужчины – мало того, мужчины, ни на что иное не годные, которых принуждали к этому, как принуждали чистить гальюны, – ввиду полной никчемности или в наказание. Хорнблауэра едва не стошнило, когда он увидел, что леди Барбара касается грязных тел, крови, гноя и блевотины.

– Не делайте этого! – хрипло выговорил он. – Уходите отсюда. Идите на палубу.

– Я уже начала, – отвечала леди Барбара безразлично. – И не уйду, пока не закончу.

Ее тон исключал всякие возражения. Точно так же она могла бы сказать, что у нее насморк, который придется терпеть, пока не пройдет.

– Тот джентльмен, который здесь за главного, – продолжала она, – не знает своих обязанностей.

Леди Барбара не считала, что ухаживать за ранеными благородно. Для нее это было занятие еще более низменное, чем штопка или готовка (и тем и другим изредка, по необходимости, утруждала она в путешествиях свои длинные пальцы). Однако она нашла дело, которое исполняется недолжным образом, дело, которое никто лучше нее сделать не может, притом что для блага королевской службы надлежит его делать хорошо, и приступила к нему с той же самоотверженностью, с тем же небрежением к своим удобствам и вниманием к мелочам, с какими один ее брат управлял Индией, а другой – сражался с маратхами.

– У этого человека, – продолжала леди Барбара, – щепка под кожей. Ее надо немедленно извлечь.

Она указала на волосатую и татуированную матросскую грудь. Под татуировкой был огромный черный синяк от грудины до правой подмышки. Подмышечные мускулы явственно выпирали под кожей. Леди Барбара положила на них пальцы, матрос застонал и задергался. В морском бою раны от щепок составляют значительную часть ранений. Зазубренные куски древесины нельзя извлечь через то же отверстие, через которое они вошли. В данном случае щепка прошла вдоль ребер, разрывая и увеча мышцы, и в конце концов оказалась под мышкой.