Александр Волков - Зорро

— Чепуха, — отозвалась комната голосом дона Диего, — я никого не видел.

— Нет-нет, не спорьте, я только что видел его собственными глазами! — горячо возразил дон Росендо, поворачивая голову на голос.

— Возможно, вы бредили, — произнес дон Диего, подходя к постели и опускаясь на низкую скамеечку в ее ногах. — Видения в бреду практически неотличимы от реальности…

— А как вы тогда объясните мне вот это? — перебил дон Росендо, ткнув пальцем в знак на бычьей шкуре.

— Очень просто, сеньор! — усмехнулся дон Диего, разворачивая перед его глазами местную газетку.

Дон Росендо невольно вздрогнул от представшей перед ним картинки: верхнюю половину страницы занимало изображение быка и нависшего над ним всадника в черном плаще. Сцена запечатлела тот момент, когда всадник опускал клинок своей шпаги, отчего рука его была размыта и оканчивалась серебристым веером, наполовину погруженным в бычью шею.

— Должен признать, что воспоминание об этом ударе до сих пор доставляет мне большое удовольствие, — сказал дон Диего, сухо щелкнув пальцами в воздухе. — Раньше я полагал, что такое могли проделывать лишь индейские вожди, ежегодно доказывавшие подданным силу своей длани!

— Значит, теперь вы больше не считаете этого Зорро жалким фигляром, годным лишь на то, чтобы выступать в бродячем цирке? — холодно поинтересовался дон Росендо.

— А что? Это был бы великолепный номер! — весело рассмеялся дон Диего. — Удар Монтесумы! Мертвая голова! Как звучит, а?..

— Кстати, где она? — спросил дон Росендо, когда смех затих.

— Кто, Касильда? — Дон Диего наклонился к постели больного.

— При чем тут Касильда? Голова! Бычья голова!.. — нетерпеливо воскликнул дон Росендо, ударяя кулаком по смятому одеялу.

— Я распорядился, чтобы из нее изготовили чучело, — сказал дон Диего. — Вынули мозги, высушили, набили опилками и, главное, сохранили в прежнем положении обломок шпаги, торчащий из белой звездочки между бычьими рогами.

— Как! — воскликнул дон Росендо. — Выходит, я…

— Да, сеньор, именно так! — подхватил дон Диего. — Ваш удар был смертелен, но бык, даже мертвый, продолжал двигаться и неизбежно проткнул бы вас своими рожищами, если бы не Зорро, в последний миг отрубивший ему голову!

— И вы видели все это? — спросил дон Росендо.

— Да-да, конечно, — рассеянно отозвался дон Диего.

— Расскажите мне, как это было? — слабым голосом пробормотал дон Росендо, опускаясь на подушки и останавливая взгляд на росчерке шпаги, украшающем бычью шкуру.

— Я смотрел издалека, — сказал дон Диего, — кроме того, как рассказчик я не иду ни в какое сравнение с господином, сделавшим этот рисунок и изобразившим все происшествие в необычайно бойких и живых красках!

Сказав это, дон Диего снял нагар с фитиля масляной плошки, укрепленной в изголовье постели, и вышел, оставив дона Росендо наедине с газетным листом, где под картинкой всадника в черной маске был жирным шрифтом напечатан броский интригующий заголовок: «УДАР МОНТЕСУМЫ, или КТО ВЫ, СЕНЬОР ЗОРРО?»

Сам текст статейки был набран значительно более мелким шрифтом, и потому дон Росендо смог начать чтение лишь после того, как над подрезанным фитилем плошки вновь поднялся высокий и ровный язычок пламени. Впрочем, до этого дон Росендо различил в левом верхнем углу листа дату выпуска газетки и, вычтя ее из числа, темневшего на страничке отрывного календаря, получил цифру «три», представлявшую, очевидно, время его пребывания в состоянии беспамятства.

— Трое суток… Многовато, — чуть слышно пробормотал дон Росендо, вглядываясь в темные линии газетных строчек, уже начинавших распадаться на свинцовый бисер типографского шрифта.

«Все, кому посчастливилось собственными глазами лицезреть заключительную схватку великолепной корриды, устроенной на центральной площади Комалы по случаю окончания ежегодной ярмарки, — размашисто начинал репортер, — отныне должны беречь свои глаза как зеницу ока! Ибо только они, зеркала человеческих душ, могут со всей возможной в наше продажное время беспристрастностью подтвердить то, что вы, наши достопочтенные читатели, видите сейчас на первой полосе: всадник на вздыбленном коне, подобный святому Георгию, молнией своей шпаги отсекает главу… быка? О нет, многоуважаемые сеньоры и сеньориты, самого Минотавра, грозящего неминуемой смертью блестящему молодому человеку по имени дон Росендо Вудсворт, к сожалению не попавшему на рисунок, живописующий неповторимый момент торжества человека над грубой звериной мощью!»

Далее перо репортера уже совершенно разгулялось и стало выделывать такие головокружительные пассажи, что дону Росендо приходилось время от времени не только откладывать газетный лист на одеяло, но даже прикрывать глаза, дабы их не ослепили вспыхивающие между строчками картины. Здесь было все: и фонтаны дымящейся крови, и размолоченные в щепки доски барьера, и даже мохнатые бычьи уши, выстилавшие подоконник мансарды перед «королевой Комалы», как обозначил племянницу дона Манеко вошедший в раж репортер. Порой дону Росендо казалось, что он почти слышит его бойкий визгливый голосок, звенящий над бушующей вокруг площади толпой, и тогда статейка представлялась ему чем-то средним между нахальной болтовней балаганного шута и истовой проповедью бродячего пророка, запальчиво обличающего как мелкие грешки, так и страшные пороки своих современников.

Впрочем, прямых выпадов в адрес местных знаменитостей почти не было: дон Манеко был упомянут лишь вскользь; о таверне Мигеля Карреры было замечено, что ее крыша наверняка не переживет очередного сезона дождей, и лишь дону Диего де ла Вега был уделен целый абзац, завершавший всю эту разноголосицу ироничной и даже несколько ехидной нотой: «А жеребчик-то тю-тю!»

«Что ж, теперь понятно, почему сеньор де ла Вега называет Зорро клоуном, — усмехнулся про себя дон Росендо, откладывая газету в сторону. — По крайней мере, не так обидно: какой, дескать, с клоуна спрос?..»

Впрочем, где-то то ли в третьем, то ли в четвертом столбце в адрес Зорро тоже было высказано несколько двусмысленное замечание: «Однако при ближайшем рассмотрении отсеченной бычьей головы между рогами обнаружился обломок шпаги, той самой, эфес которой, несомненно, был по-прежнему зажат в кулаке молодого сеньора, обрушившегося с крыши таверны подобно охотничьему соколу, срезающему голубиную головку оттопыренной шпорой. Так что если бы у нас была возможность уложить на чаши весов оба удара, то еще неизвестно, какой из них оказался бы весомее. Оба удара, вне всякого сомнения, были смертельны, а в том же, что пшата великолепного Зорро отсекла уже фактически мертвую бычью голову, ваш покорный слуга видит лишь завистливую насмешку подслеповатой Фортуны».