Эмма Выгодская - Опасный беглец

– Чандра-Синг!.. Веди меня на бастион к отцу! Важные вести, Чандра-Синг!..

Чандра-Синг не спрашивает ни о чем, патруль молча раздается в стороны, Чандра берет Лелу за руку и ведет. У подножия бастиона, на земляном подъеме, выстланном камнями, стоит охрана. Чандра-Синг говорит пароль, и их пропускают.

Отец спокойно слушает Лелу.

– Что ж, я хорошо выбрал своего лазутчика, дочка, – усмехается отец. – Садись на камешек, посиди, времени у нас много.

– Что ты, отец!.. Старик уже давно спустился, он уйдет на ту сторону. Ты не знаешь, как хитер старик.

– Я знаю, как хитры подземные переходы. Старик небыстро идет под землей и куда бы ни повернул, всё равно придет к бастиону.

– Клали мины при Виндхам-саибе, знаем, – хрипит Шайтан-Ага, подмигивая Инсуру.

Оба спускаются вдоль внутренней стороны бастиона, обращенной к городу, и исчезают в провале между камнями.

Проходит много времени, уже бледнеет небо на востоке, когда Инсур с товарищем возвращаются наверх.

Инсур несет кого-то на одной руке, перехватив у пояса, и бросает на землю, как куль тряпок.

– Обыщите его! – говорит Инсур.

В поясе у человека крепко завязан свернутый в трубку и дважды запечатанный лист голубоватой персидской бумаги. Инсур ломает печать.

«… Поверь мне, генерал-саиб, звезда моей души, поверь в чистоту моего сердца… Разве твоя королева не была и моей повелительницей долгие годы?.. Смиреннейший из слуг Виктории-ханум, я за счастье почитаю вернуть себе ее прежнюю милость. По первому твоему знаку, генерал-саиб, я готов открыть солдатам королевы подземный ход из моего дворца под Кашмирские ворота»…

Инсур опускает руку с письмом. Он бледен.

Письмо шаха генералу Вильсону!..

Вслед за письмом из пояса сыплются золотые монеты. Старик бросается их подбирать. У него трясутся руки, настоящие слезы текут из больных, изъеденных язвой глаз.

Рунджит, старый сержант, с презрением глядит на него.

– Так вот кому платит свое золото тощий саиб, – говорит Рунджит.

– Намак-Харам!.. Измена!.. Измена во дворце!.. Сам Бахадур-шах предался ферингам!..

– Измена!.. Шах Дели хочет обойти повстанцев. Он засылает письма во вражеский лагерь!..

Сипаи бегали по мраморным залам дворца, потрясая оружием:

– Где они, советники Бахадур-шаха?.. Изменники, ломающие братскую соль!

– Предателям не будет пощады!..

– Я вырву им глаза, сынам бесчестных матерей!.. – кричал, тряся кривой саблей, Лалл-Синг.

Сипаи метались по дворцовым покоям, среди раскиданных подушек, перевернутых жаровен, испуганных слуг.

Черный евнух-африканец, с желтыми крашеными волосами, в оранжевой повязке на бедрах, с ног до головы натертый пахучим маслом, лег на пороге женской половины.

– Нельзя! – жестом показывал евнух.

Лалл-Синг, взяв за скользкое от масла плечо, откинул евнуха в сторону и брезгливо вытер руку о широкий пояс.

– За мной, сипаи! – сказал Лалл-Синг.

На женской половине они нашли Бахадур-шаха, трясущегося от страха, в шальварах и кисейной чадре его жены. К шаху приставили стражу. Его и Зейнаб-Махал, старшую из шахских жен, заперли в дворцовом подвале.

Мирза-Могул, сын шаха, надменный, грузный, в парчовом халате, в белоснежной чалме, вышел к повстанцам из своих покоев.

– Прочь отсюда, сипаи! – сказал Мирза. – Кто дал вам право распоряжаться во дворце шаха?

– Молчи, сын ехидны! – ответил ему Лалл-Синг. – Ты тоже готов был открыть ворота саибам, чтобы спасти свою шкуру.

– Они все рады продать нас чужеземцам, трусы! – закричали сипаи.

Мирза ругался, грозил, – его потащили и заперли вместе с отцом.

Сипаи обыскали дворцовые пристройки. Вся шахская челядь попряталась, советники и министры сбежали.

Сипаи поставили свою охрану у всех ходов и выходов огромного дворцового здания.

В башне Селимгура – древнего пятиугольного форта на речном островке, посредине Джамны, – засел Чандра-Синг со своим отрядом.

– Водяная мышь не проскочит здесь, не то что саиб, – сказал Чандра-Синг.

Отряд вооруженных горожан прошел дозором по Дарао-Гяндж, по Шайтан-Пара, по Конному Базару, по всем кварталам города.

Отряд задержал нескольких дервишей, бродячих фокусников, храмовых нищих.

Ко всем воротам крепости встала двойная охрана.

Город притих. Город готовился к штурму.

Молчаливы и суровы стали улицы Дели.

Прежние споры утихли. Индусы и мусульмане объединялись перед лицом близкой опасности.

Окна домов закладывали мешками с песком.

Из Арсенала вытаскивали уцелевшие пушки и поднимали их на городскую стену. На перекрестках больших улиц устанавливали батареи.

Женщины помогали таскать ядра и складывали их подле пушек. Зубчатая ограда плоских крыш стала укрытием для стрелков. Ружья, составленные в козлы, выстроились вдоль переулков.

Дели стал похож на большой военный лагерь.

Весь лагерь рыл траншеи. Британцы, белуджи и сикхи, здоровые и больные наравне. Генерал Вильсон поднял даже малярийных больных из лазарета и приставил к земляным работам.

– Эта работа всем здорова! – говорил генерал.

Поезд осадных орудий из Пенджаба наконец пришел, и прибывшие тяжелые пушки британцы устанавливали в трех далеко выдвинутых вперед земляных редутах.

Соединительная траншея кой-где проходила ближе чем в двухстах ярдах от городской стены.

Из среднего редута, где станет самая большая батарея, тяжелые орудия ударят по главному оборонительному участку повстанцев: Кашмирскому и Речному бастионам.

– Скоро заговорят, наконец, большие пушки Пенджаба! – радовались офицеры.

Копать начали четвертого сентября, в день прибытия тяжелых орудий.

Только через сутки опомнились в городе и начали копать встречную траншею.

Под прикрытием ночной темноты сипаи подвели свои контрапроши [17]близко к земляным работам неприятеля, выкатили за городскую стену легкие пушки, и очень скоро пушечные ядра и бомбы начали ложиться на соединительную траншею британцев.

– Ни дюйма назад! – отдал приказ генерал Вильсон.

Люди валились десятками, на их место прибывали другие. Людей теперь было много в лагере: пять с половиной тысяч.

Королевская пехота, туземная кавалерия, кашмирцы, белуджи, сикхи, гурки – в лагере под Дели собрались племена всей Верхней Индии.

Готовился большой, решающий штурм.

В британском лагере рыли землю, по пятнадцать часов без смены. Каждый час уносили потерявших сознание. Завязанные платками поверх фуражек, оборванные, лихорадящие от жары, больные, британские солдаты походили на бродяг, собравшихся со всего света.

Штурм был назначен на восьмое. Но рано утром восьмого сентября самая большая пушка, глухо охнув раза два, вдруг замолчала, точно ей забили паклей глотку.