Рут Кинна - Никакой власти. Теория и практика анархизма

Выступая с речью о состоянии американской политики в день поминовения чикагских мучеников в 1891 году, Кропоткин соединил модель Коммуны с приверженностью хеймаркетских анархистов классовой борьбе:

«Каждый год истории американского профсоюзного движения подтверждает правоту наших братьев. Каждая забастовка превращается в войну трудового народа. В каждой забастовке есть убитые рабочие… С каждым годом в великой республике обострялся конфликт между трудом и капиталом… Во время последней большой забастовки железнодорожников всерьез обсуждался вопрос о том, не целесообразно ли будет призвать все 200 тыс. бастующих и отправить армию мятежных рабочих в один из западных штатов (например, в Орегон), чтобы провозгласить там национализацию земли и железных дорог и основать огромную коммуну на всей территории штата. Не в одном городе, как это было в Париже, а на всей территории, со всеми ее сельскохозяйственными и промышленными ресурсами» [40] Peter Kropotkin, 'Chicago Martyrs Commemoration', Freedom, декабрь 1896 г. .

Анархистская политика, формированию которой содействовали Париж и Хеймаркет, все еще оставалась неоднородной. Анархисты понимали возможности организации коммуны, а также формы и последствия критики капитализма и государства по-разному. Идеологические границы анархизма также оставались довольно изменчивыми, даже в отношении марксизма. В анализе революционного социалистического движения, проведенном Бакуниным и Кропоткиным после событий Парижской коммуны, марксизм трактовался как форма этатизма. Однако не все анархисты были одинаково враждебно настроены по отношению к марксизму, а некоторые даже пытались творчески с ним взаимодействовать. Если Маркс и Бакунин стояли на противоположных концах революционного социалистического спектра, то многие анархисты пытались занять позицию между ними. Хеймаркетский бунт породил либертарное социалистическое движение [41] Термин «либертарный» стал широко использоваться во Франции в 1890-х гг. с конкретной целью: уйти из-под действия законов, принятых против анархистов, и избежать негативных ассоциаций со словом «анархия». – Прим. ред. – даже сегодня его называют хеймаркетским синтезом или чикагской концепцией. Оно основывалось на прямых сплоченных действиях местного уровня и было связано как с профсоюзными организациями, так и с сопротивлением коренных народов в сельских районах [42] Staughton Lynd and Andrej Grubacic, Wobblies and Zapatistas: Conversations on Anarchism, Marxism and Radical History (Oakland: PM Press, 2008), с. 12–15. . Приоритет, отдаваемый при этом организационной деятельности, снижал значимость теоретических разногласий между лидерами социалистического движения и служил антидотом против губительных споров, приведших к краху МТР.

Более того, Коммуна и Хеймаркетское дело привнесли в зарождающееся анархистское движение ритуалы, которые легли в основу групповой идентичности. В течение многих лет после этих событий анархистские группы организовывали ежегодные памятные мероприятия по всему миру. Например, Владимиро Муньос сообщает, что первая «живописная цветная иллюстрация» появилась в уругвайской газете El Derecho a la Vida на центральном развороте мартовского номера, посвященного как раз 30-летию Парижской Коммуны [43] Muñoz, Anarchists, гл. 17, с. 9. . Хеймаркетские события добавили убедительности героическому образу анархистов. Опубликованное в Париже в 1892 году душераздирающее описание казни подчеркивало непоколебимую самоотверженность и бесстрашие осужденных. Сообщив, что женам было отказано в разрешении «поцеловать мужей в последний раз», автор пишет:

«Фишер запел "Марсельезу", а из соседних камер перед тем, как пойти на смерть, ее подхватили его товарищи по несчастью.

В 11:55 за ними пришли… Продлевать их страдания более было уже невозможно. Ах, какую радость испытали бы допущенные на казнь, услышав от кого-нибудь из приговоренных просьбу о пощаде!

Но наши братья не доставили этим негодяям такого удовольствия и молча взошли на эшафот…

Парсонс начал речь… но капюшон и затянутая на шее петля мешали ему говорить.

Шпис громко произнес: "Товарищи, наши голоса после смерти зазвучат громче, чем они звучали при нашей жизни!"

"Да здравствует анархия!" – крикнул Энгель.

"Это счастливейший момент моей жизни!" – воскликнул Фишер…

Секундой позже люк эшафота открылся, и четыре друга одновременно провалились в пустоту. У Парсонса мгновенно сломалась шея – он застыл без движений. Энгель, Фишер и Шпис какое-то время бились в конвульсиях. Смотреть на это было невыносимо» [44] Le Procès des Anarchistes de Chicago (Paris: La Révolte, 1892), с. 30–31. .

В телеграммах, зачитанных в том же году на митинге памяти у Холборнской ратуши в Лондоне, звучали уже знакомые ноты. Вот послание из Лидса: «Йоркширские анархисты шлют привет товарищам, собравшимся почтить память о событиях в Чикаго. Слава анархии!» Приветствие от товарищей из Ливерпуля звучало так: «Люди умирают, но принципы живут. Ура социальной революции, да здравствует анархия!» Еще одно «ура» донеслось из Манчестера: «Наши товарищи умерли, чтобы жила анархия, их дух приведет нас к победе». Анархисты из Глазго присоединились к «поминовению смерти наших мучеников. Хотя враг и одолел их, но сегодня они празднуют победу. Да здравствует анархия!». Из Инвернесса: «Север пробуждается. Во имя свободы они жили, во имя свободы умерли. Наш черед сражаться». Из Эдинбурга: «Да будет слышен глас народа!» [45] Телеграммы, полученные по случаю митинга памяти чикагских мучеников, 11 ноября 1892 г., Холборнская ратуша, Presburg Papers, IISH.

Пока анархисты формулировали теоретические принципы и формировали свою идентичность, распространение получил крайне негативный образ анархиста как наиболее решительно настроенного врага государства. Действительно, последствия Парижской коммуны и Хеймаркетского дела, проявившиеся вскоре после разделения социалистического движения на два обособленных крыла – одно их которых было более открытым для участия в обычной политической жизни, – оказались для анархистов судьбоносными.

В Париже границы допустимого в политике определила приверженность республиканским ценностям; она же легитимизировала быстрое устранение несогласных. Джон Мерриман описывает, как демонизация участников Парижской коммуны, их представление в роли ленивого грязного сброда помогли ускорить расправы во время «кровавой недели». Проявляя одновременно расизм и шовинизм доминирующей культуры, расправлявшиеся с коммунарами военные зачастую ставили их в один ряд с колонизированными народами, которых и вовсе не считали за людей. По словам Мерримана, он слышал, как из лагеря противников Коммуны «доносилась песенка о том, что Париж оказался "во власти негров"». Гастон Галифе, полковник, заслуживший прозвище «убийца Коммуны», «сравнивал коммунаров с североафриканскими арабами», дабы намекнуть на их жестокость и подчеркнуть их ужасающее безбожие и космополитизм: относясь к одному с коммунарами «варварскому подвиду», арабы, по крайней мере, были верующими и патриотами [46] John Merriman, Massacre: The Life and Death of the Paris Commune of 1871 (New Haven and London: Yale University Press, 2014), с. 207. .