Илья Куликов - Малюта. Часть 1

– Курбский Андрюша гонца прислал. Видно, там, на чужбинушке, ему тоже не мило, – злобно усмехнулся царь Иван, – а ну-ка подай мне, Афоня, посох мой золотой, чтобы мне с подобающим видом выслушать Иуду. Думаешь, простить? Или пусть теперь уж у Жигимонта остаётся?

Князь Афанасий Вяземский подал царю посох. Ваську Шибанова он несколько раз видел и как-то однажды даже беседовал с ним.

– Чего притащился? Давай письмо своё, – проговорил Иван.

Как-никак, а Андрей Курбский когда-то был его другом, и его предательство было для царя большим ударом. Он уже решил простить беглого князя. Нет, конечно, наказать при этом, подвергнуть опале, лишить части земель, но простить.

Васька Шибанов поклонился и протянул письмо князю Вяземскому, который взял его и, низко поклонившись, протянул царю.

– Чего ты мне его даёшь, Афоня? Читай, что там князь Курбский пишет. Как ему в землях у Жигимонта живётся, – сказал царь Иван, а после обратился к Ваське, – снял уже твой хозяин крест наш православный или пока только страну свою предал? Как он? Во всём Иуда или только в делах государственных?

– Князь Курбский креста не снимал и веры он нашей, православной.

– Ну это пока. Иуда тоже сначала думал, что всего лишь тридцать серебренников возьмёт.

Князь Вяземский сорвал печать с письма Курбского и быстро проглядел его глазами. Там не было ни слова раскаяния.

– Царь-батюшка, – немного растерянно проговорил Вяземский, – а князь Андрей Михайлович вовсе не просит прощения. Всё равно читать?

– Читай! Али волю мою не слышал?

Вяземский тяжело вздохнул и громким голосом, почти что нараспев, начал читать письмо:

– Царю некогда светлому, от Бога прославленному, а ныне омрачённому адской злобой, тирану, которого ещё земля дотоле не видывала. Внимай!

Царь Иван побледнел и до крови прокусил себе губу.

– Вот, значит, что мне Андрюшка Курбский пишет. Тиран, значит, я. А он кто? Иуда!

– Может, сжечь грамотку? – спросил князь Вяземский. – Там дальше…

– Читай!

– Скажу мало, но истину, – продолжил читать Афанасий Иванович, – почто муками истерзал сильных вождей, данных тебе Богом, и святую победоносную кровь их пролил? Разве не пылали они усердием к делам твоим? Вымышляешь клевету, называешь верных изменниками, а христиан колдунами. Чёрное для тебя стало белым.

– Вот отродье неблагодарное и лукавое! Это я-то чёрное белым нарекаю? – возмутился царь Иван. – Раз такой я нечестивый, так что же ты тогда от меня смерть не принял? Не захотел на том свете венца мученика. А всё оттого, что на этом пожить хочешь. И сыто пожить, Иуда окаянный! Чего замолк, Афоня? Читай дальше! Нет, лучше скажи так, о чём он там дальше пишет, Иуда Искариотский.

– Дальше он перед Господом просит, чтобы кровь его, за тебя пролитая, отомщена была, царь-батюшка. Надеется на то, что предок его – князь Фёдор Чёрмный, святой из его рода, будет молить Господа о нём. Говорит, что с такой вот грамотой ляжет в гроб, чтобы на страшном суде передать её Господу как челобитную на тебя, государь.

– А видно, он позабыл, куда после смерти отправляются предатели? Мерзкий Иуда! Этого вон труженика схватите да допросите с пристрастием. Точно Курбский сподвижников здесь имеет. Хочет царство моё Жигимонту преподнести, а для этого ему меня, царя и помазанника Божьего, нужно на тот свет отправить. Что вы все глаза поопускали? Князь Горбатый-Шуйский, ты чего насупился? Во хмуром взгляде твоём я усмешку читаю. А ты, Ховрин? Все вы, небось, князю Андрюше Иуде сочувствуете. Погодите, он вскоре рать Жигимонта прямо к нам в самое сердце поведёт.

***

Васька не сопротивлялся, кода двое крепких молодцев схватили его и утащили прочь с глаз государя. Оказавшись в подвале, он несколько часов просидел на сырой земле, прежде чем к нему подошёл одноглазый человек. Видно, много лет назад его лицо было изуродовано в бою.

– Вставай, холоп! Чего на земле развалился? Пойдём потолкуем. Знаешь, как меня зовут? Алексей Зверюга. Я любого говорить заставлю. Эй, Гришка, вытаскивай его из подземелья да привязывай его к крюку. Кнутом попотчую.

– Так ведь велено с пристрастием допросить, Алексей Васильевич, – возразил Гришка.

– Поучи ещё меня, как у изменников тайны выпытывать. Тебе сколько годов? Тридцать пять будет? А мне уже пятьдесят. Знаешь, сколько я тайн выведал? Привязывай давай его и иди кнут принеси.

После того как Гришка подвесил Шибанова, Алексей Зверюга с силой секанул Василия кнутом и рассмеялся.

– Больно? С кем князь Курбский в сообщение вступал? А ну говори!

– Ни с кем не вступал! Ни с кем!

Алексей ещё несколько раз секанул его и повторил вопрос, но Шибанов и не думал ничего говорить. Гришка стоял в стороне и смотрел, как Зверюга бьёт изменника кнутом.

Ну и чего он сможет таким образом узнать? Он бы ещё палочку предателю в рот дал, чтобы боль терпеть легче было. Одно в этом Алексее страшно – рожа его, подумал Гришка, видя, как тот сел на лавку и вытер со лба пот.

– Да не знает он ничего. Пойду я, Гришка, воздухом подышу, а ты пока приберись тут. Да не криви лицо. Служба у нас такая – кровушку вытирать.

– А больше его пытать не будем?

– А чего его пытать? Не знает он ничего. Я вот этим вот рассечённым носом чую, когда люди что-то скрывают. Этот ничего не знает.

Алексей ткнул пальцем в нос и расхохотался, а затем пошёл наверх.

Гришку взяли на службу государеву недавно. Он был хоть и дворянского рода, но настолько бедного, что выше, чем помощником заплечных дел мастера, подняться не мог и даже думать об этом не смел.

Помощник Алексея Зверюги подошёл к висящему Ваське Шибанову, который тяжело дышал и что-то тихо бормотал под нос.

– Больно тебе? – ласковым голосом спросил Гришка.

– Очень, братец, – пролепетал Васька, – водицы мне дай!

– А да, конечно, подожди немного, – сказал Гришка и тут же поспешил к бочке с водой. Зачерпнув оттуда ковшик, он подошёл к подвешенному гонцу и поднёс к его губам воду, – на, напейся.

Васька глотнул и тут же выплюнул. Вода оказалась очень солёной. В эту бочку иногда, чтобы причинить больше страданий, Алексей Зверюга опускал свой кнут.

С самого раннего детства Гришке нравилось причинять боль и нравилось глядеть на то, как другие люди страдают. Было не так важно, из-за чего им было больно. Куда важнее для него было то, что эту боль нельзя было вынести. Заставить людей страдать он умел и хотел.

Григорий улыбнулся, смотря на то, как изменилось лицо Шибанова. Он с самого рождения ненавидел холопов – сытых и обласканных своими хозяевами. Ничего-то им делать не приходилось – знай себе низко кланяйся да почаще головой кивай. Вот и сейчас, небось, надеется потом от своего хозяина за службу и стойкость серебром получить. Ну что ж, в этот раз это будет намного сложнее, подумал Григорий.