Анджей Иконников-Галицкий - Меж Наровой и Свирью. Хожение по Ленинградской области

Карельский перешеек как бы составлен из трёх компонентов: лесов, воды, камня. Вода повсюду: озёра, реки, речушки, протоки, болота… Могучие валуны обрамляют это водное царство. Над ними высятся башни крепостей – Корелы и Выборга. Из лесных дебрей смотрят на мир православные церкви и лютеранские кирхи.

Приладожье – земля древняя и новая. Именно здесь появились древнейшие поселения, с которыми связана история возникновения Древнерусского государства. Здесь же при Петре Великом создавался Балтийский флот, а при советской власти начиналась эпопея электрификации всей страны.

Восток – Тихвинская земля, Свирь, Прионежье – мир бескрайних лесов и непроходимых болот, быстротечных рек и рукотворных каналов. Меж ними белеют колокольни монастырей и дымят трубы промышленных гигантов.

А в стороне от заводов и больших автотрасс живут, храня свой язык и старинную культуру, исконные обитатели этих мест – карелы и вепсы.

По этой стране надо много ездить или ходить пешком. Желательно – с фотоаппаратом. Тогда рождаются открытия.

Излучина Волхова у Старой Ладоги

Да, ещё одно маленькое примечание. Странствия по Ленинградской области совершались автором на протяжении добрых трёх десятилетий. Это были походы пешие и байдарочные, автомобильные туры, командировки, экскурсии, экспедиции археологические и этнографические, просто поездки, обусловленные любознательностью. Многое из того, что увидено, услышано, встречено, открыто – успело устареть, измениться, исчезнуть. Автор просит это учесть. Земля наша велика и обильна, и нам не по силам оперативно фиксировать быстротекущие изменения её лика.

Мы сидим с Торой, очаровательной шведской студенткой-русисткой, на скамейке посередине Старой Ладоги, как памятник русско-шведской дружбы. Прямо напротив нас, напротив автобусной остановки и сигаретно-пивного ларька, возвышаются стены древнейшей каменной крепости на Руси. Над ними – благородные очертания кремово-белого Георгиевского собора, современника князя Игоря Святославича и похода его на половцев. А тут же, за нашей скамейкой, головой в лопухах, самозабвенно спит пьяный местный житель. Светит солнце, погода отменная. Кругом цветёт сирень. Пыль летит от дороги. Русь.

Тора примерно год вживается в русскую действительность. Хороший срок. С одной стороны, она уже чувствует и понимает нечто важное про нас. С другой стороны, Россия в целом для неё ещё терра инкогнита. Поэтому общение с ней интенсивно и полезно. Всё время надо отвечать на вопросы. А значит, думать и задумываться. Видеть.

Солнце отразилось в сиянии церковного креста. Пьяный мужик пошевелился в своих лопухах, но не прервал сладкого сна. К ларьку подъехала перламутровая «ауди»; из неё выскочил мужчина в спортивных штанах, с животом и лысиной. Не отрывая уха от широкоформатного мобильника, он сунулся в окошечко ларька.

Тора сказала:

– Я всегда слышала, что русские как-то особенно произносят слово «русский». – Тора говорит уже неплохо, но с сильным акцентом. – Что это значит: слово «русский» для русских?

Я подумал и ответил:

– Знаете, Тора, каждый русский в глубине души убеждён, что кроме русского на свете больше ничего и «никакого» нет. «Русский» – слово прилагательное, и прилагается оно ко всему нормальному и естественному. Про явления противоестественные и ненормальные у нас говорят: «не по-русски». «Ну что это ты гвоздь как-то не по-русски забиваешь». «Не по-русски картину повесили – вниз головой».

Наши люди убеждены (я это много раз наблюдал за границей), что все в мире должны говорить или хотя бы понимать по-русски. Наш турист обращается, скажем, к арабу у египетских пирамид или к шерпу на базаре в Непале по-русски и искренне изумляется, если тот не понимает. Нерусское – это что-то странное, нереальное, в сущности потустороннее. Нерусские люди – это те, которые не понимают. Как выходцы с того света. Чертей и мертвецов в некоторых русских диалектах называют «ненаши».

Россия – мир «наших», русских людей – страна без границ. В сущности, её границы простираются до края мироздания. То, что всё же помещается за рубежами России, находится также и за гранью подлинного бытия. В смысле географическом у России действительно нет определённых границ. Но отсутствие ясных рубежей и пределов является также краеугольным камнем русского этнического самосознания, общественной психологии, культуры. «Заграница» – какое-то необычное слово! – воспринималась и воспринимается нами как потусторонний мир. Уехать за границу – всё равно что умереть. Вернуться оттуда – всё равно что вернуться с того света.

Пока я рассуждал таким образом, к остановке подкатил автобус. Тора показала на него пальцем и засмеялась. На запылённом автобусе, циркулирующем по разбитым дорогам между райцентром и двумя-тремя посёлками захолустного района захолустной области России, было что-то написано – не по-русски, не по-английски, а по-норвежски [1] В те времена (лет двадцать назад), когда мы с Торой Лане обсуждали историософские проблемы, по российским дорогам колесило много таких транспортных средств: их приобретали по дешёвке в соседних странах и эксплуатировали до предела, зачастую не потрудившись убрать исконные надписи. . Автобус собрал пассажиров и уехал.

Старая Ладога настолько стара, что может считаться старейшим городом всея Руси. В «Повести временных лет» Ладога упоминается в связи с призванием варягов. Отсюда двинулись на свои княжения три брата-варяга: Рюрик – в Новгород, Синеус – на Белоозеро, Трувор – в Изборск. Более ранних датированных событий русская хронография вообще не называет. Роль Ладоги как опорного пункта Рюрика перед овладением Новгородом наводит на мысль о возможном старшинстве её по отношению к другим северорусским городам. Раз есть Новгород, то был ведь и «старый город». Уж не Ладога ли это?

Правда, полагаться на названия всегда рискованно. Новгород фигурирует в греческих и скандинавских источниках как Немогард или Невогард: возможно, его название происходит не от слова «новый», а от слова «Нево». Так называлось Ладожское озеро в Рюриковы времена, а Ладожским оно стало именоваться впоследствии – по городу Ладога. «Старой» же Ладога стала только при Петре. За девять столетий, прошедших от времени возникновения Ладоги до петровских времён, вода на всём севере Европы отступила довольно значительно. Нево из глубокой морской лагуны окончательно превратилось в озеро, и протока, соединявшая его с Балтикой, стала рекой Невой; устье Волхова, вливающееся в простор Ладожского озера, удалилось от стен Ладоги. Поэтому Пётр и заложил у нового, топкого устья Волхова Новую Ладогу. А та – сделалась Старой Ладогой, заштатным городком, почти деревней, «населённым пунктом сельского типа».