Юрий Иванов - Танго с прошлым

– Что надо? – выдержав паузу под грозным взглядом Платона, наконец Семен выдавил из себя слова.

– Что ж ты озлобился на меня, Семен? – поведение соседа немного позабавило Платона, и он решил не начинать разговор сразу с выяснения вопроса относительно наглого нарушения межи. – Вместо того чтобы по-соседски поздороваться, ты начал опорожнять свой мочевой пузырь. Тебе от этого стало приятно?

– А то? – с издевкой ответил Семен, поправляя свой пояс, смастеренный из старых вожжей, на кафтане.

– Ну ладно – Бог тебе судья, – махнул на него Платон, – но скажи мне: зачем ты вырубил сирени и шиповники, посаженные Катей, на моей земле? В Писании сказано, что тот, кто нарушает межу, приравнивается к убийству человека, а ты нагло перешел границу, которую проложили наши родители и еще вырубил единственную память о моей первой жене. Ладно, ты меня ненавидишь, хотя непонятно – за что? Но неужели память о Кате тоже для тебя ничто? Мы же с тобой вместе гуляли на нашей свадьбе – что на тебя нашло, Семен?

– Не знаю, о чем это ты говоришь? – равнодушно ответил Семен. – Начнем хотя бы с того, что мне твой брат разрешил в начале лета построить гумно в эту сторону. Я забоялся снести старое, не построив нового, вот и попросил у Николая сделать именно так, как сейчас есть. Тебя же не было в деревне со времен начала войны, говорят. А брат твой вообще мне сказал, что ты укатил к немцам жить. А тебе, Платон, все мало, смотрю! Ты за время войны столько нахватал, что хватит на тысячу лет жизни, а я вернулся из войны калекой в марте этого года, а в доме дети жрут лепешки из желудей пополам с лебедой! И ты меня еще укоряешь, что на пустыре, который никому не нужен, я сделал пристройку к своему овину? И ты меня обвиняешь в смертных грехах? Тебе земли мало?

– Не в земле дело, – Платон уже начал жалеть, что позвал Семена, – а в памяти Кати. Ты мог с таким же успехом пристроить гумно к овину с другой стороны, но ты же злонамеренно вырубил сирени и шиповники – скажешь не так? Катя похоронена на чужбине, а это место для меня было вместо ее могилы….

– Ахинею несешь, Платон, – так же равнодушно ответил Семен. – Это всего лишь были одичавшие кусты, затоптанные козами да овцами. Да еще наши молодцы щупали баб здесь ночами – какая тут уж память? Ладно, у меня времени нет с тобой балагурить.

– Смотри, Семен: этот твой сарай находится на моей земле и законы никто не отменял, – спокойно, но с угрозой ответил Платон. – Так что на самом деле он мой: захочу – возьму лом и снесу прямо сейчас, захочу – подпалю к чертям собачьим!

– А ты меня не пугай, Платоша, – так же в тон ему грозно ответил Семен. – Думаешь, у меня от твоих слов поджилки затряслись? Как бы не так! Я и с одной рукой метко стреляю из винтовки если что. А старые законы уже того – нет их! Как и нет старой власти. Иди, поговори со своим братом – он тебе объяснит, какие нынче законы, а у меня снопы сушатся. И смотри, Платон: подойдешь к моему овину – убью! Я к тебе не лезу, но и ты не лезь ко мне!

Семен повернулся спиной к Платону и исчез за углом своего гумна. Платон в задумчивости постоял после ухода своего соседа еще с минуты три и затем медленно зашагал вниз к дому. Уже подходя к калитке забора, Платон чуть не ойкнул, встретившись взглядом со своим братом, который сидел на жерди изгороди возле дальнего углового столба рядом с домом в тени нависших веток старой черемухи. У Платона после неприятной перепалки с соседом не было никакого настроения сейчас беседовать с Николаем, но просто пройти также было невозможно. Он подошел к брату и, пройдя молча мимо него, нырнув между второй и верхней жердинами изгороди, уселся на доску импровизированной лавки, кем-то прикрепленную скобами к стволу черемухи с одной стороны и к старому пню клена с другой.

– Здорово, Николай, – поздоровался Платон так, как будто бы сказал сам себе. – Ты слышал весь наш разговор с Семеном?

– Здравия желаем, – таким же тоном ответил Николай. – Да, слышал.

Братья замолчали. Со старой черемухи под порывами ветра осыпалась пожелтевшая листва, подчеркивая своим еле слышимым шорохом это напряженное молчание между родных по крови, но врагов по духу мужчин.

– Тебя, Колька, все же потянуло поговорить со мной наедине после долгой разлуки или же у тебя есть иные причины, – спросил Платон через некоторое время.

Николай опешил от, казалось бы, простого на первый взгляд, вопроса. Он вздрогнул, и жердина, на которой он сидел, чуть покачнулась. Платон по легкому колыханию этой жердины все понял и стал ждать, что же ответит брат на его вопрос.

– Я засиделся сегодня у Степана в сенцах в сушиле овина, – начал уклончиво Николай, – и так там и остался ночевать. Товарищ мой, Ян Лоозе, поскакал в соседнюю деревню по делам, а мне стало так неохота в осеннюю ночь выходить из теплого сушила, что просто смерть. А утром Степан мне сказал, что к тебе приехал мельник Малинин, и я решил поглядеть, чем вы тут занимаетесь. Зачем это он у тебя сына забрал?

– Матвей сам захотел прокатиться с ним, – настороженно ответил Платон, – скоро они должны вернуться. Провизию нам Петр Кириллович привез. Тяжело старику в одиночестве…. А твой этот якобы «товарищ» чьих будет? Фамилия странная – латыш, эстонец? Да и какие дела у него в наших селах ночами? Странно и непонятно.

– Ты же умный Платон, – все так же глядя в противоположную сторону от своего брата сказал Николай, – неужели ничего не понял до сих пор?

– И что я должен был понять?

– А то, что власть царя уже давно сгинула, и власть Керенского висит на волоске, – Николай повернул голову в сторону Платону и посмотрел ему пристально в глаза. – Теперь власть переходит к нам….

– К «нам» – это к кому, – чуть насмешливо спросил Платон.

– К народу, – презрительно ухмыльнулся на улыбку брата Николай, – а мы – большевики и социал-демократы – и есть представители нашего народа.

– И кто, по-вашему, есть ваш народ? Или вы сами за себя решили, что являетесь настоящей народной властью. Что-то я не помню, чтобы меня спрашивали….

– А вас никто и не спросит, – перебил его Николай. – У вас уже была власть и что вы с ней делали, а? Вам нужна постоянная война – то с Японией, то с Германией, – чтобы увеличивать свои капиталы. Притом заметь, что это не они нападали на нас, а мы лезли в войну. Я вот проливал кровь под Порт-Артуром, потом меня морили газом в польских болотах – и кому это было надо? Миллионами клали народ, не спросив его: нужна ему эта война или нет? Теперь наступают иные времена: все старое будет уничтожено раз и навсегда, и войны прекратятся.

– Что за сказки ты рассказываешь, Колька? – рассмеялся Платон. – Ты это серьезно мне говоришь или тебе приснилось сегодня от угара в овине у Степана? Под «уничтожением старого» ты что подразумеваешь, интересно?