Николай Черкашин - Бог не играет в кости

«Неужели промазал, холера ясна?!» – эта мысль мучала его больше, чем страх быть немедленно схваченным.

Пуля Стефана просвистела над самым ухом коня, и тот резко вскинув голову, ударил затылком в раструб бугельгорна. Мундштук трубы размозжил музыканту губы, и, выбив передние зубы, ткнулся в гортань. От неожиданного удара, резкой боли, и, видимо, сотрясения мозга конник потерял сознание – рухнул с седла, застряв носками сапогов в стременах. Конь выскочил из строя и кинулся в сторону киоска, заслонив напрочь сектор обстрела. Одиночный выстрел, приглушенный будкой, услышали немногие, все ринулись спасать парня, который несмотря на тяжелую травму не выпустил духовой инструмент из рук, и даже попытался вернуться в седло. Коня остановили. Ноги всадника извлекли из стремян и самого его отнесли на бурке к подоспевшим санитарам.

Парад продолжался, невзирая на заминку. Голубцов распорядился узнать, что произошло, и продолжал держать ладонь под козырек, приветствуя танкистов, стоявших в открытых люках своих машин. Выстрел Полубинского не услышали ни в Варшаве, ни в Лондоне, не был он услышан даже потенциальной жертвой. Всеобщее внимание привлекло падение всадника и выход из общего ряда его коня.

Хорошо продуманная операция была сорвана, как это часто водится, нелепой помехой. Полубинский, закусив от досады губу, всматривался в набегавшую дорогу. Однако Малая Шляхетская в самом конце оказалась перегорожена военным грузовиком, и патруль, стоявший рядом на тротуаре, похоже был не прочь проверить документы подъезжающего пассажира. Не доезжая метров двести, Стефан велел остановиться, покинул машину и вошел в первый попавшийся двор. По счастью, он оказался проходным, и Полубинский беспрепятственно перешел на параллельную улицу – Краковскую. Быстрым шагом он двинулся прочь от главной площади, проверяя время от времени слежку. Ни слежки, ни погони не было. Он перевел дух и прямиком двинулся к холму, на котором высился недостроенный костел Святого Роха. Стефан прекрасно понимал, что если ему удалось ускользнуть, то это не значит, что также повезло и его «хлопцам», особенно тем, кто прикрывал его в милицейских гимнастерках. Так оно и вышло. Их тут же задержал лейтенант из оцепления, удивившись тому, что «милиционеры» носили на своих фуражках вместо милицейских кокард обычные красноармейские звезды. Через час обоих арестованных уже допрашивал лично майор госбезопасности Бельченко. Рядом сидел художник, который набросал портрет Полубинского со слов участников неудавшегося покушения. И оперативная группа НКГБ немедленно приступила к розыску террориста.

Костел Святого Роха был начат в 1927 году, но так и остался недостроенным. Были возведены стены, купол, перекрытия, но храм не успели расписать, не успели освятить. Стоял он на месте бывшего кладбища, от которого сохранилась едва ли не треть. Теперь и оно было заброшено и запущено. Полубинский без труда нашел усыпальницу Клигманов, и, убедившись, что поблизости нет ни одной живой души, скрылся за узорчатыми створками… Мертвые деревья падали на кресты мертвецов и лежали на них, как на подпорках. Кладбищенские сосны, напитавшиеся соками мертвецов, глухо шумели. Трудно было найти более мрачное место в Белостоке…

Дивизионный комиссар Дмитрий Григорьевич Дубровский писал отчет о проведенном параде. В целом все прошло успешно, если не считать это досадное происшествие с трубачом, которого травмировал собственный конь. Какой-то негодяй или придурок напугал лошадь хлопком, и та понесла бедного парня. Поскольку все обошлось одной лишь травмой, об этом можно было бы и не упоминать в докладной записке. Но… На всякий случай Дубровский запросил данные на бойца.

Из Кузницы, где стоял 144-й кавалерийский полк, прислали справку:

«Евсеенко Сергей Иванович, красноармеец 1-го сабельного эскадрона, 1921 года рождения. Призывался из Ленинграда в 1939 г. Член ВЛКСМ.

Гражданская специальность – (прочерк, но сверху вписано „математик“). Отец умер в 1931 году. Адрес матери: Ленинград, 11-я линия Васильевского острова, дом 24…»

Вопросов тут не было. И Дубровский не стал упоминать Евсеенко в своем докладе. Были проблемы и посложнее… Что делать с тем же генералом Никитиным, который в его присутствии в разговоре с начальником штаба армии генералом Ляпиным, бросил:

«Почему мы обязательно должны вступать в союз либо с Германией, либо в англо-французскую коалицию? А сами мы можем обеспечить свой нейтралитет? Вот при Александре III могли. А потом пошли альянсы, в лоб их мать!»

Понятно, что вырвалось у человека, на душе накипело. Но восхвалять царскую внешнюю политику да еще в присутствии члена Военного Совета и начальника политотдела. Коммунист же, мать его в лоб!

Ах, Никитин, Никитин! Мало тебе было семь месяцев за штатом сидеть? Едва ведь из партии не исключили.

Хороший командир. Во всех отношениях умница, сдержан. И вот на тебе. Ляпнул! Да еще в присутствии Ляпина. А если тот первым Лосю доложит? Нда… С Львовичем каши не сваришь… У него свое начальство. Было о чем подумать. Вставить Никитина в сводку негативных высказываний? Так его могут и с должности снять. А он фигура важная – командир корпуса… И командарм его ценит… С Голубцовым посоветоваться?

И он пошел к Голубцову.

Константин Дмитриевич выслушал Дубровского, и лицо его приняло столь же озабоченное выражение.

– Понятно, что с языка сорвалось… Вот уж точно, язык мой враг мой!

– Он же не просто высказался. Он проговорился. Он это в душе таит! Вот в чем беда!

– А знаешь что? Давай я с ним поговорю. По душам. Как коммунист с коммунистом. Мозги ему вправлю. Все равно я в Ломжу на рекогносцировку еду. Придержи пока информацию. Лось ведь не слышал?

– Семен Львович не слышал. А если Ляпин просигналит?

– Я и с Ляпиным поговорю.

– Ну, тогда я, как говорится, умываю руки…

– Умывай, Григорьич, умывай!.. Да, давно хотел тебя спросить, что за фамилия у тебя такая – Дубровский! «Здравствуй, Маша. Я – Дубровский». Не из дворян ли будете Дмитрий Григорьевич? – хитро прищурился командарм. Надо было перевести разговор на другие рельсы, чтобы ЧэВээС не ушел из кабинета с настырной мыслью о Никитине.

– Нет, не из дворян! – усмехнулся Дубровский. – Из простых крестьян Усть-Сысольского уезда Шошкинской волости.

– Это где такая?

– На севере. Теперь республика Коми. Да и сам я коми. И настоящая фамилия – Сивков.

– А Дубровским как стал? Из любви к Пушкину?

– Никак нет. У нас в двадцатых годах как стали паспорта выписывать, так многие коми стали себе красивые фамилии выбирать. У нас тогда на Вычегде и Сысоле и Чайковские появились, и опять же Пушкины, и даже немецкие стали брать – для красоты, понимаешь… Сосед по деревне Кохом стал, а его сват Герценом.