Владимир Герасимов - Авдеевы тропы

– Мала ходить туда, недолго ли сорваться с обрыва! Убьёшься и утопнешь.

И она посылала за Марфой братца Иванку. Тот находил её, присаживался рядом, тоже не в силах оторвать глаз от купеческих лодий. Сидели они вот так рядком, плечо к плечу и говорили о тех, кто внизу правил путь к Владимиру. Поглядывала Марфа то вниз на реку, то на братца – широкоплечего белоголового мальчугана, всегда улыбчивого и весёлого. Только и помнила Марфа от того времени вот такого Иванку. Да и что могла ещё помнить? Слишком маленькой была. А как насматривались они вдоволь, брал Иванка сестру на закорки и быстро бежал прямо по лугу, подпрыгивая и смеясь. Остро пахло цветущими травами, солнце било прямо в глаза. Было весело-весело, и Марфа визжала от этой безудержной радости. Вторил ей Иванка… Но помнила она и другое. Белое от страха лицо матери, дрожащие её руки. Шёпот, переходящий от избы к избе: «Рязанцы идут!» Не смогли они приступом взять Владимир. Теперь жгут всё на своём пути. Мужики деревенские, вооружившись кто чем, ушли за деревню поджидать лихих гостей. А бабы и ребятишки забились по избам. Может, их-то не тронут? Все же свои, русские, не басурманы какие-нибудь.

Ворвались рязанцы в деревню, обозлённые неудачей со взятием Владимира, да, видимо, и мужики встретили их неласково. Пылали избы, визжали ребятишки. А злодеи пограбили вдосталь, а людей кого поубивали на месте, кого скрутили, в плен увели. Немного времени прошло, а от деревни одни головешки остались, да выползали на пепелище те, кто спаслись. Среди них маленькая Марфа, Овдотья да ещё несколько человек. Плакала, кричала Марфа, звала и папеньку с маменькой, и братца. Да что толку: как будто их и не бывало никогда. То ли в плен уведены, то ли сгорели. Сколько тел обгорелых, разве узнать. И начались для Марфы мытарства. Спасибо Овдотье, не оставила в беде. С того времени не могла Марфа видеть рязанцев, оцепенение на неё находило при одном их упоминании.

Не разразилась беда над Марфой и Настёнкой: вернулся Авдей живой. В первое мгновение заметалась Марфа по избе: не то на груди у мужа выплакать остатки слёз, не то перед иконами на коленях благодарить Бога за милость, не то на стол еду собирать.

И ведь надо же такому случиться с Авдеем! Упало на него в лесу подгнившее дерево, ногу повредило. А метель уже собиралась. Дополз еле-еле до полузасыпанной дороги, уж как – и сам не помнил. Подобрали его люди добрые да в другую сторону повезли, во Владимир. Оклемался там, поскорее вернулся, а нога всё ещё не совсем зажила. Теперь Марфе надо поворачиваться, пока мужик не встанет на ноги. Съестное-то на исходе. И собралась она с шабрами [2] Шабры – соседи. во Владимир – продать шкурки беличьи. Дело-то не скорое. Но не боялась за хозяйство. Авдей у неё на всё сручный: и на мужичьи, и на бабьи дела. Да и дел особых не было: печь протопить да обед сварить. Не потому ей не хотелось уезжать. Стосковалась она по мужу. Несколько дней ожиданий и ночных переживаний показались за целый год. Лежали они, обнявшись, всю ночь, и не могла Марфа расцепить руки и обливала слезами бородатое лицо Авдея, а у того голос подрагивал:

– Да тут я, тут.

А она всё не верила. Нащупывала губами в темноте его волосы, лоб, глаза, щёки и встречала его жаркие губы. Неужто на сей раз судьба её помиловала?

Но жизнь шла своим чередом. Сквозь тусклые окошки пробивалось утро. Проскрипели у ворот соседские сани и повезли Марфу с мешком шкурок в стольный град. Помахал вслед Авдей и, вздохнув, поковылял в избу. Тяжело было ему ходить, но нельзя поддаваться немочи. Настёнка ещё не встала, не вылезла из-под жаркой шубы. Он смотрел на её раскрасневшееся во сне личико и улыбался… Как она на мать похожа! И статная будет, и красавная, и полюбится какому-нибудь доброму молодцу. Не так уж много времени прошло с тех пор, как и сам Авдей забрёл в эту прибрежную деревушку, и околдовала его красавица Марфа.

Родной город Авдея Ярополч на таком же высоком клязьминском берегу. Да не задалась жизнь его на родине. Отец с матерью рано ушли с белого света. Мать и совсем не видел, померла родами. А тятя на его мальчишеских глазах утонул в реке. Нырнул и не вынырнул, и тела его не нашли. Старухи, крестясь, говорили, что его, верно, русалки в подводное царство утащили. А шёл тогда Авдею одиннадцатый год. Ревел он по тятеньке целую неделю без продыху. Сидел на берегу и ждал, что отдадут русалки отца. На колени вставал, умолял их, они даже не показались – только в камышах плескалось что-то порой: то ли русалки, то ли крупная рыба. И чуда никакого не свершилось. Похудел Авдюша от горя, осунулся. Взял его к себе дядя, отцов брат Тимофей. Первое время жалел, всё по голове гладил, лучшие куски подсовывал, а потом тяготиться стал. Да и жена его почему-то парнишку невзлюбила, всё попрекала. А у Авдюши от этих попрёков сердце инда в комок сжималось. И ведь работал он – пас свиней. Но как-то не устерёг, утащил волчище поросёнка. Тут дядя Тимофей аж рассвирепел, бил куда не попадя, жалко ему было поросёнка, да и жена подзузыкивала. С этого времени и пошло: чуть что – толчки да щелчки. Убегал Авдюша на берег вниз под крепостные стены в густые заросли и криком кричал – тятьку звал. А как пятнадцатый годок исполнился, вообще решил сбежать от дяди Тимофея. Много ходило по дорогам калик перехожих. Куда шли, сами не знали. Заросшие, пропылённые, еле ноги передвигающие, милостыню по деревням собирали. Вот и Авдей к ним прибился. Они его не прогнали. А он старался им помогать: ноги-то молодые, быстрые – где водицы принести, где что. А они, когда на отдых располагались, много всяких баек дивных рассказывали да сказок: и про Илью Муромца, и про Индрик-зверя из индейской земли. Целое лето ходил он с каликами. Много всего вместе пережили: и голодали, и холодали, и от волков отбивались. Да и сам Авдей повзрослел, вытянулся, в руках силу почувствовал. Поднадоело ему без толку ходить от деревни в деревню. Чувствовал на себе насмешливые взгляды: вон какой справный парень милостыню просит. В это время и забрели они в Марфину деревню. Как увидел он девушку, её большие кроткие глаза, как услышал её звонкий голосок, так сердце и захолонуло: судьба Авдеева.

Ушли калики в этот раз без него, а он нанялся в пастухи, коров пасти. Ни дня теперь не мог прожить без того чтобы не увидеть Марфу в простеньком сарафане с длинной пушистой косой. А Марфа тоже заприметила чудного паренька в заплатанной одёже, невесть откуда появившегося в деревне. Он порой неотрывно смотрел на неё, и во взгляде этом и восхищение было, и нежность, и ещё что-то такое необъяснимое. Она теперь каждый вечер, когда пригонял пастух скотину, выходила встречать корову ещё за деревню. Заметив благодарность в Авдеевом взгляде, смущалась, краснела. Потом вышло как-то само собой, что ходила встречать уже не корову, а его, ненаглядного. Коровы сами собой разбредались по дворам, а они вдвоём уходили на клязьминский берег, и он рассказывал ей про свои странствия и приключения. Для большей забавы на ходу придумывал что-нибудь такое, от чего Марфа в ужасе закрывала глаза и простодушно охала. Овдотья, заменившая Марфе мамушку, говорила бабам: