Мишель Зевако - Коррида

Чико был слишком тонок душой, чтобы не постигнуть суть разыгранной сцены, целью которой было произвести впечатление на Хуану, понарошку, а может, и взаправду дувшуюся на малыша. И комедия вполне удалась. Чико, всей душой любивший прекрасную андалузку, мог торжествовать.

Поразив девичье воображение, галантный Пардальян в полушутливом тоне продолжал:

– О моя прелестная Хуанита, именно вам я обязан своим чудесным избавлением. Не окажись вовремя рядом со мной ваш друг детства, о котором вы так трогательно заботитесь, я бы наверняка погиб мучительной смертью. Я никогда не забуду вас обоих. У Чико в груди бьется верное, доблестное, не способное предать сердце. Знайте же: счастлива будет женщина, которую полюбит Чико, ибо он будет любить ее до конца дней своих.

В ответ на это кокетливая Хуанита состроила очень милую гримаску, по всей видимости, означавшую: «Ничего нового вы мне не сказали».

Уже довольно хорошо знавший своего друга, Эль Тореро был немало удивлен столь необычным для Пардальяна красноречием. Обычно шевалье отличала чрезвычайная сдержанность и лаконичность речей. Но откуда Тореро было знать, зачем понадобилось Пардальяну так живо расписывать свои приключения, да еще и отводить в них главную роль малышу Чико? Ведь Пардальян никому бы не признался, что делал это для укрепления репутации Чико.

Впрочем, шевалье был абсолютно искренен. Он относился к той редкой породе людей, которым свойственно преувеличивать заслуги других, а не свои собственные.

После веселой дружеской трапезы Пардальян, сославшись на ужасную усталость (любой другой на его месте давно бы уже потерял сознание от нервного и физического перенапряжения), наконец-то отправился в свою комнату и растянулся на мягкой белоснежной постели.

Вслед за Пардальяном удалился и Сервантес. Эль Тореро поднялся на второй этаж к даме своего сердца цыганке Жиральде. Чико остался в одиночестве.

Хуана молча прошла мимо него. Плутовка проскользнула во внутренний дворик, будучи уверенной, что он не спускает с нее глаз, и с напускным безразличием направилась к своей уютной девичьей спаленке. Краем глаза Хуанита следила за маленьким человечком: ей так хотелось, чтобы он последовал за ней. Однако же он не двигался с места, и тогда ее губы еле слышно прошептали: «Глупец! Он ничего не понимает и не придет ко мне!»

Но так не годилось, малыш обязан был послушно идти за ней. И, слегка повернув голову, она одарила его своей чарующей улыбкой.

Тогда Чико наконец-то решился встать и незаметно сопроводить ее в комнату. Сердце его билось, словно готово было выпрыгнуть из груди. Не без тоски и страха думал он о том, как примет его Хуана.

Девушка сидела в единственном в ее маленькой комнатке, где почти отсутствовала мебель, кресле. Это было огромное деревянное резное произведение искусства. Господи, какую мебель делали в те времена! Когда вспоминаешь об этом, то испытываешь невольно чувство неловкости за столь убогие столы и стулья наших дней. Ножки красавицы покоились на приставленном к креслу высоком дубовом табурете, сверкавшем чистотой, – как, впрочем, и все в таверне «Башня», где за порядком следила, как мы уже неоднократно отмечали, сама Хуана.

Чико прошел в комнату и предстал перед ней онемевший и невероятно смущенный. Он был похож на провинившегося и покорно ожидающего наказания за свой проступок ребенка.

Видя его нерешительность, Хуанита заговорила первой. Лицо ее было серьезно и непроницаемо; невозможно было определить, довольна она или рассержена.

– Итак, Чико, – сказала она, – похоже, ты невероятно отважен?

– Я не знаю, – простодушно ответил он. Раздраженно, с едва скрываемой нервозностью она продолжала:

– Вот как? Но ведь об этом заявил во всеуслышание сам сеньор Пардальян, а уж он-то знает толк в подобных делах, ибо являет собой пример отваги и благородства.

Маленький человек опустил голову, словно признавая в чем-то свою вину, и прошептал:

– Если он так говорит, значит, так оно и есть… Но я ничего об этом не знаю.

Каблучки Хуаниты начали нетерпеливо постукивать о дерево табурета. Это было плохим предзнаменованием. В их стуке Чико улавливал слишком хорошо ему известные признаки нарастающего гнева его маленькой возлюбленной. И, конечно же, это только усилило его смущение.

– А правда ли то, что сказал господин Пардальян? Он утверждает, что ты способен любить до конца дней своих ту, которую однажды полюбишь, – вдруг выпалила она.

Было бы несправедливо считать Хуану обычной ветреной кокеткой. Просто она проявляла поразительное равнодушие к чувствам карлика и совершенно не замечала его терзаний. Впрочем, следует заметить, что в те времена нравы были куда более свободны, чем в наши дни, когда искренность скрывается под непроницаемой маской лицемерия. Все, что казалось естественным тогда, заставило бы нынче блюстителей морали притворно недоумевать. И наконец, не следует забывать, что Хуанита ощущала себя королевой Чико, привыкшей к его молчаливому поклонению и к тому, что малыш – это ее вещь. Поэтому она вела себя и говорила с ним так дерзко, как ни с кем другим.

Краснея, Чико пробормотал:

– Я не знаю…

С яростью она топнула ножкой и передразнила его:

– Я не знаю!.. И ты ничего не видишь в этом особенного? Это возмутительно, ведь чтобы сказать так, он должен был от тебя это услышать!

– Я не говорил ему так, клянусь! – взволнованно отвечал карлик.

– Но откуда ему знать, что ты любишь и будешь любить до конца своих дней?

И уже с нежностью в голосе Хуана добавила:

– Скажи, Чико, ты действительно любишь кого-то? Кого же? Я ее знаю? Ну скажи же! Что ты стоишь, разинув рот?! Ты меня раздражаешь!

Глаза Чико кричали: «Это тебя я люблю!» Она видела это, но непременно хотела услышать от него признание в любви.

Но у Чико не хватало храбрости. Он смог лишь пробормотать:

– Я никого не люблю… кроме тебя. Пресвятая Дева! Она отлично знала это, но такая лапидарность ее нисколько не устраивала. На лице ее появилась гримаса досады. Как же глупа она была, поверив на какое-то мгновение в смелость Чико! Его смелости едва хватило лишь на слова: «Я люблю тебя». Хуанита не знала, что эти слова приводят в трепет и заставляют отступать даже самых отважных мужчин. Она была упряма и наивна, наша малышка Хуанита, привыкшая повелевать маленьким человечком Чико, и ей очень хотелось, чтобы он сам стал хоть на короткий миг ее повелителем. Но похоже было, что Чико так и останется ее верным псом, готовым преданно лизать зло отпихивающую его хозяйскую ногу.

Она с досадой подумала, что ни на что другое он не годится, что его можно унижать, мучить, заставлять часами выстаивать на коленях и целовать ее маленькие туфельки, а ни на что большее этот «храбрец» не отважится.