Роберт Асприн - Потрошители времени

— Что ж, в любой момент, когда захотите, сэр, — отвечал Лахли все с той же легкой улыбкой.

— Значит, вы считаете, есть еще надежда?

Улыбка Лахли сделалась увереннее.

— Надежда, мой дорогой сэр, есть всегда. — «Вот уж на что можно надеяться, так это на то, что тебя хватит апоплексический удар — прямо здесь, в трансе — и что ты избавишь мир от своей жалкой персоны». — Прошу вас, прилягте вот сюда, на кушетку, и не сопротивляйтесь действию лекарства и моего голоса.

Мейбрик с трудом оторвался от мягкого кресла, в котором провел последний час с лишним, излагая историю своей болезни. Он двигался так неуверенно, что Лахли пришлось помочь ему перейти на кушетку.

— Так, а теперь, мистер Мейбрик, представьте себе, что вы стоите на верхней площадке очень, очень длинной лестницы, спускающейся в темноту. С каждым вашим шагом вниз тело ваше становится все тяжелее и спокойнее, высвобождая разум. Спускайтесь, мистер Мейбрик, не спеша — ступенька за ступенькой, вниз, в спокойную и уютную темноту, теплую, ласковую, как материнские объятия…

Уже на двадцать пятой ступеньке м-р Джеймс Мейбрик, эсквайр, погрузился в глубокий транс, блаженно не реагируя почти ни на что.

— Вы слышите мой голос, мистер Мейбрик?

— Да.

— Очень хорошо. Вы были больны, мистер Мейбрик?

— Да. Очень болен. Так много разных симптомов, я даже не знаю, что болит сильнее.

«Ну что ж, это нам знакомо».

— Ладно, раз так, мистер Мейбрик, что беспокоит вас больше всего в настоящий момент?

Это был совершенно невинный вопрос, из тех, какие естественно задать пациенту, страдающему от нескольких недугов разом. Все, чего хотел Лахли, — это сузить круг симптомов, беспокоящих этого идиота, с тем, чтобы внушить в эту одурманенную отравой башку представление о том, что боль сделалась после сеанса слабее. Он не раз с успехом проделывал это с другими пациентами, страдавшими не столько от настоящей болезни, сколько от истерии и неврозов. Он давно уже с интересом следил за работами этого типа из Вены, д-ра Фрейда, и начал сам экспериментировать с…

— Эта сучка!

Джон Лахли едва не упал со стула. Одурманенное снадобьем лицо Мейбрика перекосилось от ярости.

— Это она беспокоит меня! Эта чертова сучка , она беспокоит меня больше всего на свете! Шлюха бессовестная! Она и ее хахаль! Богом клянусь, я убью их обоих, как убил ту маленькую грязную проститутку из Манчестера! Я вытряс из нее жизнь голыми руками, а сам все думал об этой сучке! Ну, не то чтобы это было слишком приятно, хотя, клянусь глазами ее бесстыжими, жаль, что это было неприятно! Я вытрясу жизнь из этой суки, ей-богу вытрясу, я взрежу ее своим ножом, и этот чертов Брирли, он еще поплатится за то, что трахал мою жену…

Довольно долго Джон Лахли, не в силах пошевелиться, с разинутым ртом слушал этого проклятого торговца хлопком. Ему просто не приходило в голову, что он может сделать в этой ситуации. С подобной жаждой убийства он еще в своей практике не сталкивался. Как он там говорил? «…убил эту маленькую грязную проститутку из Манчестера… вытряс из нее жизнь голыми руками…». Джон Лахли вздрогнул и повернулся в кресле. В прихожей его слуга отвечал какому-то нетерпеливому посетителю.

— Ваше высочество? Прошу вас, заходите! Что-то случилось, сэр?

— Мне нужно немедленно поговорить с доктором, Чарльз!

Принц Альберт Виктор… И, судя, по голосу, в изрядной панике.

Джон Лахли свирепо покосился на чертова торговца хлопком — лежа на кушетке, тот продолжал бормотать что-то насчет того, что выпотрошит свою жену за блудодейство с каким-то козлом по имени Брирли, про дневник, который едва не нашла одна из служанок, что чуть было не привело ко второму убийству, и еще про какую-то комнату, что он снял на Миддлсекс-стрит в Уайтчепле, чтобы укокошить еще много, много грязных шлюх… Лахли слушал и испытывал к нему такую ненависть, что ему пришлось стиснуть кулаки, чтобы не пристрелить того на месте. Назревал кризис всей его карьеры, а ему приходится тратить время на маньяка-убийцу!

— У доктора Лахли сейчас пациент, ваше высочество, — доносился из-за двери голос Чарльза. — Но я немедленно дам ему знать, что вы здесь, сэр.

Лахли склонился над Мейбриком и стиснул его за плечи с такой силой, что у того, должно быть, остались синяки.

— Мистер Мейбрик! — настойчиво прошептал он тому в ухо. — Я хочу, чтобы вы замолчали. — Замолчите сейчас же!

Купец послушно стих.

«Слава Богу!..»

Лахли всмотрелся ему в лицо, подождал, пока уймется дрожь в руках, в два шага пересек комнату и распахнул дверь, как только Чарльз постучал.

— Да, Чарльз? Я слышал, как пришел его высочество. А, ваше высочество! — Он шагнул вперед и протянул руку внуку королевы Виктории. — Добро пожаловать в «Тибор». Вы ведь знаете, мой дом всегда открыт для вас, днем и ночью. Не угодно ли вам пройти в гостиную?

Чарльз поклонился и, исполнив свой долг, растворился в глубине дома. Принц Альберт Виктор Кристиан Эдуард был высоким молодым человеком симпатичной наружности, с впечатляющими темными усами, шеей столь тонкой и длинной, что ему приходилось носить слишком высокие воротники, и самыми глупыми глазами из всех, что Джону Лахли приходилось видеть на человеческом лице. В руках он вертел скомканные сафьяновые перчатки. Дерганой, нервной походкой проследовал он за Лахли по коридору. Джон тщательно закрыл дверь, усадил своего пациента в кресло и налил ему основательную порцию бренди. Альберт Виктор, известный самым интимным своим друзьям как Эдди — а из всех интимных друзей Эдди Джон Лахли был самым, самым интимным, — проглотил бренди одним отчаянным глотком и тут же поспешил изложить причину своего прихода в таком состоянии.

— Я конченый человек, Джон! Я пропал… о Боже! ты должен помочь мне, подсказать мне, что делать… — Эдди в отчаянии схватил Лахли за руки. — Я пропал! Ему нельзя позволить этого, ты же понимаешь, что со мной станет! Кто-то должен остановить его! Если моя бабка узнает… Боже праведный, это же погубит ее доброе имя, опозорит всю семью… Боже мой, да все правительство полетит к черту, ты ведь знаешь, что творится, Джон, ты сам мне говорил: все эти волнения среди рабочих, что мне делать? Он угрожает… угрожает! — требует денег, иначе катастрофа! Боже, я погиб, стоит хоть слову просочиться наружу… Бесчестье, тюрьма … Он слишком много на себя берет! Это уже вне рамок цивилизованного закона, Божьего закона… дьявол его побери!

— Ваше высочество, прошу вас, успокойтесь. — Он высвободил руки из вцепившихся мертвой хваткой пальцев Эдди и налил еще порцию бренди, основательнее первой. Впрочем, она исчезла с такой же скоростью. Он погладил Эдди по длинной шее, снимая напряжение, и сумел-таки успокоить его до такого состояния, чтобы тот смог говорить более внятно. — Ладно, Эдди. Теперь расскажите мне медленно, что случилось.