Галина Милоградская - Зима была холодной

Только когда посуда заняла своё место в мойке, а кофе – в кружке, Алексис наконец смогла выдохнуть и расслабиться. На долину опустилась ночь. Робко, будто настраивая инструменты, запели сверчки; сквозь неплотно прикрытый ставень проник луч встававшей над лесом луны, и тут же померк, встречаясь со светом лампы. Дома сейчас бы кричали ночные птицы и шуршал испанский мох. А ещё из кухни доносилось бы ворчание экономки, и на заднем дворе тихо пели бы рабы, подыгрывая себе на джембе*. Сама же Алексис уже лежала бы на пушистой перине и смотрела, как Джон снимает с себя домашний халат и тушит одну за другой свечи…

Она скучала по нему. Отчаянно скучала по ласковой улыбке и тихому голосу, по долгим разговорам вечерами. Иногда Алексис просыпалась среди ночи и спросонья искала его, чтобы обнять и прижаться носом к ямочке между лопаток. Но руки обнимали пустоту, и тогда хотелось кричать, кричать во весь голос. Она не умела быть одна. Не привыкла.

Странно, но здесь впервые за несколько лет одиночество не было таким невыносимым. Окружённая чужими людьми, в сотне миль от дома, она чувствовала умиротворение. Возможно, сказывалась усталость и напряжённая дорога, где приходилось постоянно быть на виду, среди десятков незнакомцев. А сейчас, в этой тишине, в домике, затерянном в лесу, ей было тихо. Словно в насмешку до слуха донёсся пронзительный вой. Вздрогнув, Алексис обеспокоенно посмотрела на дверь, но засов выглядел надёжным и крепким. Подумав, она открыла сундук и осторожно достала винтовку. Положив её на колени, снова залезла внутрь и добавила к ней револьвер. Оружие было холодным и тяжёлым, таким же, как когда она впервые взяла его в руки. Забравшись в кровать, Алексис положила револьвер под подушку, а винтовку поставила рядом, прислонив к стене. Перед глазами отчётливо вставал тот день, когда она стала их хозяйкой.

***

«Белый цвет», Вирджиния, 1864 г.

Мужчина стоял спиной к ней, копаясь в комоде. Кружевные чепцы, панталоны, нижние сорочки летели на пол, покрывая его шёлковым ковром бледных цветов. Алексис шла медленно, почти не дыша, держа в руках большой кухонный нож. Больше никто не посмеет ограбить её! Никто и никогда! Она лучше лично спалит «Белый цвет», но больше его не переступит ни одна нога янки!

Солдат тем временем покончил с одним ящиком и рванул на себя другой. В этот момент Алексис оказалась как раз над его спиной и, замахнувшись, всадила нож в основание шеи, стараясь не думать о том, что пронзает живую плоть. Мужчина булькнул и завалился вперёд, утыкаясь головой в стопку платков. Кровь закапала на пол, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее. Лужа стремительно расползалась, и пришлось отступить, чтобы не испачкать юбки.

Несколько мучительно долгих минут, а может, часов, Алексис стояла над телом, не решаясь двинуться с места. Но потом, очнувшись от потрясения, обошла его и быстро опустилась на колени, осторожно снимая с плеча солдата винтовку. Отложив её в сторону, она быстро осмотрела китель, доставая из кобуры револьвер. Патроны нашлись в заплечной сумке.

Когда вернулись с поля Сэм и Генри, – последние оставшиеся при ней рабы-мужчины, и янки обрёл вечный покой на заднем дворе, Алексис разложила перед собой на столе оружие, пытаясь вспомнить, что слышала и знала о том, как с ним обращаться.

Гораздо позже, спустя несколько дней, под молчаливое одобрение старой няни Розы и визгливые и напуганные причитания её племянницы Мэнсис, Алексис училась стрелять на заднем дворе. Винтовка была не только тяжёлой, но ещё и очень больно била в плечо во время выстрела. Вскоре оно превратилось в сплошной синяк, но Алексис, сжимая зубы, снова и снова взводила курок, пока не стала хотя бы попадать в ствол векового дуба в три обхвата, который рос перед домом.

Несколько раз винтовка спасала жизнь ей и её людям. Чаще всего достаточно было просто выйти с ней наперевес на порог дома, и солдаты, редко забредавшие в поместье большими группами, уходили. Два раза пришлось стрелять, и один раз она даже попала. Алексис не стала выяснять, куда, и даже думать не хотела, что человек мог умереть, но тот факт, что мародёры ушли благодаря ей, наполнял гордостью.

***

Впервые за долгое время Алексис проснулась отдохнувшей. Матрас, впрочем, проветривать надо не один день – за ночь она словно вся напиталась запахом сырости. Но в остальном спалось отлично. Закутавшись в шаль, Алексис нырнула ногами в домашние туфли и вышла на веранду. Край солнца только показался из-за гор, окрашивая лес на склонах в ярко-зелёные краски. С громкими криками пролетела мимо стайка скворцов. Счастливо рассмеявшись, Алексис раскинула руки, словно пыталась обнять весь этот яркий, просыпающийся мир.

После завтрака и очередного сражения с матрасом, пришла очередь большой лохани, которую вынес вчера во двор отец Колум. Пока грелась вода, Алексис оттирала её, представляя, как помоет, наконец, голову. Наполнить такую большую ванну оказалось непросто: пришлось греть три ведра, причём, пока они нагревались, вода в лохани постепенно остывала. Но всё же труды были вознаграждены, и спустя два часа Алексис уже погрузилась в неё, с наслаждением намыливая голову.

Вода стремительно остывала, но вылезать наружу не хотелось. Отец МакРайан сказал, что Каннинги прибудут после обеда, а значит, пока у неё масса времени на себя. Прикрыв глаза, Алексис откинула голову на деревянный бортик и блаженно вздохнула. От воды поднимался слабый аромат жасмина – остатки былой роскоши, привезённой из дома. Тёплый ветер шевелил высыхающие волосы, солнечные лучи скользили по лицу, щекоча нос. Оглушительно чихнув, Алексис открыла глаза и громко вскрикнула от неожиданности – в нескольких шагах от неё стоял всадник. Плюхнула вода. Подтянув колени к груди, Алексис возмущённо воскликнула:

– Отвернитесь!

Лошадь послушно качнула головой, разворачиваясь, а Алексис уже рванула из лохани, драпируясь в простыню, лежавшую рядом. Скрутив волосы жгутом, она принялась отжимать их, недовольно поинтересовавшись:

– Давно вы здесь стоите?

– Хотелось бы постоять подольше, – раздался ленивый ответ. Возмущённо фыркнув, Алексис обошла всадника и, не оборачиваясь, скрылась в доме.

– Я смотрю, вы нашли применение лохани! – задорно крикнул Киллиан, спешиваясь и снимая с седла сумку. – Я стираю в ней попоны, если вам интересно! – Он подошёл к веранде и, облокотившись на стойку перил, достал огрызок сигары. Когда Алексис снова показалась на пороге, Киллиан уже вовсю курил, довольно жмурясь. Шляпа лежала рядом, и солнце играло в тёмных каштановых волосах.

– Лучше бы вы мылись в ней сами! – заявила Алексис, на ходу закрепляя мокрый пучок на голове шпильками. Злость на Киллиана кипела, затмевая все доводы благоразумия и учтивости. О каком воспитании может идти речь, когда здесь все поголовно им пренебрегают?!