Борис Акунин - Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец (адаптирована под iPad)

Вообще-то можно было написать и что-нибудь более доброе. Именно по ходатайству цесаревича участь Герцена, а также некоторых декабристов была смягчена. Получив от отца известие об этой «милости к несчастным», юный Александр кинулся в объятья Жуковскому. Тот потом называл эту минуту «одною из счастливейших в жизни» – и неудивительно. В этот момент Василий Андреевич должен был понять, что его старания о «нравственном компасе» были не напрасны.

После поездки по родной стране Александр Николаевич должен был посмотреть и на Европу, которую объехал почти всю, не добравшись только до отдаленной Испании, да с политической многозначительностью исключив из маршрута Францию – такова была воля отца, не благоволившего «июльской монархии» Луи-Филиппа.

Свое военное образование наследник завершил уже в зрелом 32-летнем возрасте, когда наведался в самый проблемный регион империи, на Кавказ. Ему хотелось побывать под пулями. Его высочество пощекотал себе нервы – издали понаблюдал за стычкой с горцами. Кавказский наместник Воронцов доложил государю, что «обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем военном деле». После этого грудь великого князя украсилась орденом святого Георгия, чем Александр потом всю жизнь очень гордился.

По достижении совершеннолетия наследник был введен в Государственный совет, а затем состоял членом множества излюбленных Николаем «комитетов» – от финансового до синодального. Это и было предложенное Жуковским «применительное учение», приобщение к государственным заботам.

Со временем император стал доверять Александру все более важные дела – вплоть до того, что во время отлучек оставлял в столице «временно исполняющим обязанности». И все же, пока властный Николай был жив, сын совершенно находился в тени отца, подавленный его волей, мощью характера и силой личности. Царь казался несокрушимым исполином, его внезапная смерть в тяжелейшее для страны время застала всех врасплох – и больше всего наследника. Он не только боялся грозного родителя, но и очень его любил. Потеря отца стала для Александра страшным ударом.

В отличие от Николая, всецело погруженного в государственные дела, Александр Николаевич жил прежде всего интересами частными. Надо сказать, что Николай вообще был последним из плеяды российских самодержцев, стремившихся прежде всего к величию. Для трех последних царей корона была бременем, «тяжелой шапкой Мономаха», а по-настоящему любили они покой и домашность.

Мария Александровна. Ф. Винтерхаль

У Александра II, привязчивого и чувствительного, эта сторона жизни складывалась непросто. Он рано охладел к жене, Марии Гессен-Дармштадтской, на которой женился очень молодым. Со своим «нравственным компасом» на интрижки не разменивался. Долгие годы у него была постоянная связь с Екатериной Долгорукой, родившей ему троих детей. Когда императрица умерла, Александр узаконил отношения с любимой женщиной, вступив с ней в морганатический брак. Для русского царя это был акт, потребовавший изрядного мужества. Почти все августейшее семейство, включая цесаревича, восприняло этот поступок как афронт, и последние годы жизни Александра были сильно омрачены враждебностью со стороны родственников. Больше всего их возмутило, что царь даже не выдержал положенный срок траура и вдовел только один месяц. Но в это время (1880 год) на Александра вели охоту террористы, и он хотел обеспечить матери своих детей прочное будущее. Как показали дальнейшие события, царь поступил правильно. Времени у него оставалось немного.

Екатерина Долгорукая. К. Маковский

В книге, посвященной политической истории, нет смысла углубляться в подробности интимно-романтической биографии императора, но этот поступок дает ключ к пониманию характера Александра. Многие современники пишут о его мягкости, нерешительности, подверженности чужим влияниям – и это, кажется, справедливо. Но когда речь шла о делах, для императора по-настоящему важных, он не отступался и шел до конца. Мы увидим, как это его качество проявилось в вопросе неизмеримо более важном, чем устройство личного счастья, – в осуществлении великой реформы 1861 года.

Описывая личность самого выдающегося реформатора российской дореволюционной истории, испытываешь некоторое разочарование. Личности как таковой почти не просматривается. Вернее сказать, она совсем не кажется яркой.

Александр был обаятелен и производил на всех чрезвычайно приятное впечатление. Он понравился даже злоязыкому маркизу де Кюстину, видевшему цесаревича в Эмсе: «Выражение его взгляда – доброта… Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных».

Таким этот человек, по-видимому, и был: превосходно воспитанным, мягким, «полным грации» – и только. Правовед Б. Чичерин, близко знавший государя (был одним из учителей цесаревича), пишет: «Добрый по природе, он был мягок в личных отношениях; он, не доверяя себе, не доверял и другим; он скрытничал, лукавил, старался уравновешивать различные направления, держа между ними весы, но делал это так, что каждое парализовалось в своих действиях и не чувствовало под собой твердой почвы». Другая свидетельница, фрейлина Тютчева, признаёт, что государь (которого она очень любила) «страдал недостатком широты и кругозора» и к тому же был «мало просвещен». Никто не поминает глубокий ум, дальновидность, энергию, какие-либо таланты императора. Историки упрекают Александра – справедливо – в том, что он метался из крайности в крайность, уступая давлению то «прогрессистов», то «регрессистов», причем влияние последних в значительной степени объяснялось страхом царя перед революционерами – тогдашние «силовики» уже очень хорошо умели использовать этот инструмент в борьбе за политическое влияние.

В целом возникает ощущение порядочного, но абсолютно ординарного человека, волей судьбы оказавшегося в абсолютно неординарном положении. Получается, что о личных качествах этого выдающегося исторического деятеля как-то особенно нечего рассказать . У него, кажется, даже не было твердых политических воззрений. Вступив на престол, он не имел никакой программы, не был ни либералом, ни консерватором, а лишь попеременно попадал под влияние то либеральных, то консервативных соратников.