Владимир Грузда - Трофей

– Што, православные, добудем мы чести в сем походе? – в который уже раз завел однообразный разговор Федор-пушкарь. Спросил, как всегда, чрезмерно громко. Иначе разговаривать не мог.

Филипп зашелся кашлем. Третьего дня простыл на учениях, устроенных в чистом поле Лыковым.

– По мне, так не надо чести, лишь бы был прибыток. – сразу же отозвался Михайло.

Хлебалов поморщился. Сам думал тоже, но мысли другого осудил, посчитал недостойными. И особенно оттого, что прозвучали они в устах выскочки малоросса.

– Неушто мы не осилим ливонца? А, Кирилл?

Хлебалов скривился, словно разжевал желудь. И даже не взглянул на вопрошавшего Алешку. Лежал и пялился в потолок солдатской палатки. Что-нибудь разглядеть там не представлялось возможным. Так же как и не имело смысла смотреть по сторонам. Кругом мрак. Присутствие других людей, лежащих вповалку, угадывалось лишь по звукам. На лагерь только наползали вечерние сумерки, а в этом мерзлом вместилище солдатских тел мрак оставался постоянным.

Вновь надрывно закашлялся Филипп. Заворочались соседи. Кислый запах пота отравлял воздух. И стоящий за пределами палатки мороз являлся благом, предотвращая усиление исходящего от немытых человеческих тел тяжелого духа.

После встречи с Хворостовским вся эта холопская солдатская жизнь вновь стала поперек горла. Он, потомственный дворянин, ютится в тесноте солдатской палатки, деля ночлег с тяглыми. Он, проливавший кровь рядом с воеводой Хворостовским. Сходившийся в верховом сабельном бою с лучшими людьми Речи Посполитой, теперь выступает в одном строю с конюхом Алешкой и охотником Филиппом. Он, командовавший дворянскими конниками, исполняет требования лишенного вотчины Лыкова.

Но князь Хворостовский его признал. Быть может еще не все потеряно, и судьба окажется благосклонна к нему? Бог не выдаст, свинья не съест!

– Осилим! – уверенно вставил Михайло, единственный считающий себя вправе высказаться ранее Хлебалова.

– Осилим! – в тон ему повторил Степан, продолжая тереть ладонями промерзлое сукно палатки, словно это кусок сыромятной кожи.

Хлебалов поморщился от раздражения. Но стращать запорожца на глазах всего десятка не стал. Ни место и ни время. Дай срок – и с ним разберемся. Хотя может оставить ему эту "косточку"? Пусть считает, что может поперед Хлебалова лезть. Пока можно. А потом спесь с него собьем.

– Я тебе так скажу, – твердо и уверенно, подпустив ленцу в голос, заговорил Кирилл. – С воеводой Шереметевым, да князем Хворостовским шведа мы в море скинем!

– А бают, что немец шибко пуляет хорошо. И пищалей у него боле чем у нас!

– Боле! – вставил своё дурачок.

– А мы немца на секиры, да на пики! Во це гарно сробится!

Михайло заржал во всё горло. Но его поддержал лишь Степан-дурачок. Остальные замерли в темноте, ожидая слов Хлебалова.

Кирилл бросил быстрый презрительный взгляд во тьму. Но повисшая в палатке тишина ободрила. Внимание слушателей польстило, слегка попустив от неотесанности малоросса.

– Я так скажу, – неспешно продолжил Хлебалов. – Шведа мы завсегда побьем. Коли воеводы наши не перессорятся, решая кто именитее, да родовитие.

Ратники одобрительно загудели.

– А чаво им делить? Они ж все наши?

– Наши, да не наши! – зло выплюнул Хлебалов, чувствуя, что начинает распаляться. "Заткнись ты уже!" – пытался он вразумить себя. Но язык жгло. Слова, словно раскаленные на огне ядра, сами рвались с губ, изливаясь желчью. Его бесили бесталанные воеводы, неспособные принимать самостоятельных решений. Тугодумные и ленивые, и оттого исправляющие свои огрехи жизнями ратников. Любящие красоваться на государевых смотрах, и первые бегущие с поля боя, оставляя служилых самим решать собственную судьбу в проигранном воеводами сражении. И все оттого, что один посчитал себя недостойным вступать в бой после менее родовитого князя. А другой решил, что раз он менее именитый, то и не станет ввязываться в сражение – пущай первый воевода сам своими людьми разбирается.

– Так знамо, Шеремет – старший воевода. – не унимался Алешка, не зная того, что подливает масла в кострище опаленной заушательством души Хлебалова. – Али Мстиславский? Не так?

– Вы не знаете ничего, – раздраженно бросил Кирилл.

Опять приходилось все растолковывать тяглым мужикам. Да был бы от этого толк, а то послушают-послушают, махнут рукой, да скажут: "Бог рассудит", и останутся в своей не рассудительности и невежестве. И чего он им рассусоливает? Но самомнение пихало слова изнутри, и сдержаться Хлебалов не мог:

– Я всяких воевод повидал! Под многими в походы ходил, да пуд соли съел!

Сомневаясь, что мужичье его поняло, добавил:

– Вот как с вами теперь.

– Што, в палатке одной спали?

Хлебалов чуть не подавился смехом от столь откровенной наивности.

– Нет, конечно. Но с одного стола едать доводилось.

По палатке вновь прокатился благоговейный шепоток.

– Так вот, родовитие – князь Мстиславский. Он и первый воевода, государем ставленный. Шереметев по нем второй, оттого и старший. Но, даст Бог, Шереметев нам победу добудет, а кто другой – нет!

В палатке повисло молчание. Служилые чесали затылки, соображая хитросплетения местнического воеводоначалия войска Московского. Вновь зашелся кашлем Филипп.

– А пищалей стенобитных у нас мало. То правда! – продолжил Кирилл, со злостью сжимая грубую солдатскую рогожу, мечтая этими же руками схватить и удержать собственный язык. – И харчей, да портков теплых маловато! Да доспех худой, и тот ни каждому даден. И пушкари наши бьют плохо. И сидим мы здесь как вши под скамьей. И наружу не выбраться – ибо перебьют, и остаться нельзя – ибо перемёрзнем. Завели нас под град сей на погибель!

– Погибель! – повторил Степан, и, как всегда, ни к месту засмеялся.

Хлебалов стиснул зубы. Ну зачем он всё это говорит? Чего добивается? А если донесут? А если прознает десятник Лыков? Тот сразу помчится к сотнику. И полетит Кириллова буйна головушка с лобного места, да в корзину. А всё оттого, что язык что помело!

Да и не верил же он сам, что не сладит с осадой войско русское. Пока Шереметев воеводит, пока пищали по стенам пуляют, пока ратные полки не поредели в чистую – будет биться рать Московская и возьмет сию крепость, град Колывань!

Но на языке вертелись другие слова, перед глазами рисовались иные картины. И это непотребство лезло наружу, стремясь захватить, одурманить, оболгать.

– Всё! Хватит балагурить!

Хлебалов со злостью сжал зубы и резко отвернулся к суконной стене. Натянул на голову вонючую рогожу и притворился спящим.

Вновь закашлялся Филипп. Что-то вполголоса забубнил Михайло. Ему не складно вторили другие ратники. Гоготнул Степан.