Елена Семёнова - Слава России

– И какому же богу веруете вы? – нахмурился Ян.

– Антихристу! – воскликнул разбойник, глаза которого блеснули какой-то жестокой радостью.

– И где же он?

– Сидит в бездне.

– Что же это за бог, коли он сидит в бездне? – усмехнулся Вышатич. – Это бес, а Бог на небесах, восседает на престоле, славимый ангелами.

– Говорят нам наши боги: не можешь нам сделать ничего! – подал голос младший «волхв», чьего лица почти нельзя было разобрать под спутанными волосами.

– Лгут вам ваши боги, – сказал воевода и велел державшим разбойников смердам: – Ну-ка, отходите-ка хорошенько этих нечестивцев и вырвите им бороды!

Вопли и проклятья огласили стан Вышатича, когда посыпались удары на злодеев, а расщепы принялись драть клочья из их косматых бород.

– Ну, – обратился к ним воевода, – что же вам теперь молвят боги?

– Чтобы встать нам перед князем, а не перед тобой!

– Смотри-ка, – усмехнулся Ян. – Княжий посланник для них уже маловата сошка!

– Если твоя милость позволит, я… – начал с гневной дрожью в голосе Ратмир, но Вышатич остановил его:

– Сын, не марай своих рук. Они получат свое и без этого, – сказав так, он сделал знак стоящим подле ратникам: – Привяжите злодеев к мачте!

«Волхвов» привязали к мачте ладьи и пустили ее по реке. Отряд Вышатича во главе с ним шел теперь по берегу. С окрестных сел собирались люди – посмотреть на расправу. Иные из них громко выкрикивали проклятья – это были родичи убитых женщин.

Поход продолжался до самого устья Шексны. За это время подвешенные к мачте разбойники измучились настолько, что едва могли говорить. Ян шагнул в ладью и, подняв голову, окликнул их:

– Что же вам теперь ваши боги молвят?

– Так нам боги молвят: не быть нам живым от тебя, – прошелестело сверху.

– Вот это-то они вам правду поведали! – кивнул воевода и обратился к собравшимся на берегу смердам. – Что, есть среди вас кто-нибудь, у кого эти двое убили родных?

– Они убили мою мать! – крикнул кто-то.

– И мою сестру!

– И мою дочь!..

– Ну, так поступайте же с ними по воле вашей! – разрешил Вышатич, сходя на землю.

***

Ранней осенью особенный свет от березовой плоти исходит, и тишина в лесу необычайная, священная тишина, тишина таинства предуготовления к скорому ледяному савану… Чист и прозрачен воздух, чисты мысли леса. И даже звуком, словом не хочется нарушать этот дивный покой. Да и к чему нарушать его? К чему все слова, когда сомкнуты руки, когда никнет голова к надежному плечу…

Словно страшный зыбкий морок рассеялся, словно створки затхлого, грязного от мышеяди чулана открылись настежь, впуская солнечный день. И так ослепителен свет, что и больно, и страшно глазам, привыкшим различать лишь тьму и сумрак.

Ей сказали тогда, что он убит… Что самое тело его растерзано зверями. Как она не умерла тогда? Не сошла с ума? Лишь голос ее, ручьистый голос, бывший радостью всех праздников, пропал. Два года не произносила Санда ни слова, чем приводила в бешенство мужа, которым покарал ее родитель. Речь вернулась к ней лишь с рождением дочери. Крестить ее было некому, да и муж не позволил бы. Агафья или Асапа, как называли ее в семье, стала единственным утешением Санды, ради дочери она сносила все издевательства мужа.

Впрочем, недолго дано ему было куражиться над нею. Прошло по окрестностям дурное поветрие и поморило много людей. Унесло оно и мужа Санды, и отца с дядькою, и брата… А ее с дочерью не тронула зараза, обошла стороной, и осталась она богатою вдовою. С той поры потекла жизнь размеренная, спокойная. Для тяжелой работы нанимала Санда людей, лишнего не копила, но и пеклась, чтобы не оказаться с дочерью в бедствии. Две скорби тяготили сердце ее: нельзя было надолго оставить дом и хозяйство, чтобы крестить Агафью, и тяжело было жить вдвоем, не видя друзей среди соседей. Не раз думала Санда продать все имущество и податься в Новгород или даже Киев. Но женщине одной нелегко поднять такое дело!

И, вот, пришла беда… Уже наслышана была Санда о разбойниках, морочащих голодный люд, а потому, когда нагрянули они, тотчас поняла – погибель надвигается! И не одни они пришли, а с изрядной шайкой, в которой узнала Санда своих же работников. Знать, они и нашептали злодеям, что хозяйка большие запасы прячет!

Погибель обернулась чудом. Подумала Санда, любимые синие глаза увидев, что в раю очнулась. Но, если и рай это был, то земной.

– Горлинка моя, радость, ты живи только, а я больше никогда не оставлю тебя! От любой беды защитить сумею! Прости, что раньше не умел защитить…

Нет уже прежнего отрока, а есть муж, в битвах закаленный, правая рука киевского воеводы. А глаза – те же… Озера лесные, из которых светлые ручьи бегут теперь, в русой бороде, как в заросли, исчезая… И вихры непокорные, на лоб, темной тесьмой перехваченный, спадающие – те же. Так хотелось всегда пригладить рукою их…

Так они встретились вновь – точно из мертвых воскресшие. А ныне, как почувствовала Санда довольно сил в себе, пришли на свое место – на опушку, к березе, стволами сплетшейся. Ратмир бережно укутал ее своим плащом и долго-долго сидели они, прислонясь спинами к старому дереву, как бывало прежде.

– Знаешь, пусть это и не в нашей вере, но все-таки у деревьев есть душа… Это дерево, все эти годы оно одно понимало меня и жалело. И только его мне будет не хватать, когда мы уедем. Мы должны были проститься с ним.

Ратмир ласково поцеловал Санду в лоб:

– Конечно, должны. Кто знает, может быть, оно, действительно, имеет душу… Мы будем помнить его. А все прочее забудем… Скоро мы будем в Киеве, и игумен Варлаам обвенчает нас.

Санда тихонько заплакала, все еще боясь поверить такому великому счастью после всех пережитых мук.

– Ратмир! Ратмир! – раздался тоненький голосок.

На опушку выбежала Агафья и, увидев наконец мать и ее спасителя, устремилась к ним:

– Ратмир! Тебя воевода ищет! Отряд уже выступает!

Совсем потерялось чувство времени под золотистыми благословляющими сводами! Присели ненадолго, по обычаю – на дорожку, а засиделись так, что едва дорогу не забыли!

Когда Ратмир и Санда вышли из леса, Ян Вышатич уже сидел в седле, нетерпеливо теребя повод и выглядывая зорким взором своего запропавшего оруженосца. Ждала его и вся дружина, и две оседланные лошади.

– Просим твою милость простить нас! – поклонился Ратмир воеводе.

– Бог простит, – откликнулся тот. – Все в сборе наконец-то! В путь же!

Подбежавшая Агафья робко коснулась его стремени.

– Тебе что, красавица моя? – ласково спросил Ян Вышатич.

– Можно я поеду с тобой? На твоей лошади? – спросила девочка. Белоснежный конь вызывал в детской душе неизъяснимый восторг. А добродушие старого воина привязало ее к нему.