Елена Семёнова - Слава России

Нашелся и в Смоленске свой иуда, что бежал из крепости и, предавшись ляхам, донес им о бедственном положении вымирающего города. И тогда ляхи пошли на штурм…

– Злодей тот, Дедешин Андрей, указал супостатам слабое место в стене нашей, что не успели мы довольно укрепить после прежних штурмов. Туда и ударили они поутру 3-го июня, – голос Ивана прерывался от слабости и волнения. Ему чудилось, что он теперь не в ледяной колымаге, немощный и умирающий, но снова мужествует подле отца у стен гибнущего Смоленска. – Им удалось пробить брешь, и в нее хлынули их ратники… Твой дед самолично встречал их с отрядом уцелевших и еще способных держать оружие… Они полегли почти все! А мы – отец, мать и я с сестрой – укрылись в башне и отбивались там. Отец был ранен в плечо, но продолжал биться! Вся лестница, ведущая в башню, была завалена телами порубленных им супостатов. И также сражались в то утро все смольняне! Они предпочитали погибнуть, но не предаться в руки врагу! Многие горожане укрылись в стенах собора, под полом которого хранились наши пороховые запасы. И когда ляхи ворвались в собор, запасы те были взорваны! Собор взлетел на воздух и погреб под своими сводами всех – и защитников, и нападавших… Твой дед хотел сделать то же. У нас в башне был порох. И когда ляхи прорвались… – Иван перевел дух. Перед померкшим взором вживе стояли, наседая друг на друга – ляхи. В грязи и крови, распаленные битвой, прорвавшиеся в последнее укрепление русской цитадели по трупам своих соратников, с лицами, перекошенными яростью, в зловещих отсветах факелов, они были страшны. Они готовы были изрубить на куски непокорного русского воеводу и его семейство.

Мать с сестрой в смертельном ужасе жались в углу. Мать обнимала дочь и закрывала ей глаза, чтобы та не увидела грядущей расправы…

Отец, чья изнемогшая рука уже едва могла держать меч, истекающий кровью, отступил к бочонкам с порохом и схватил полыхавший на стене факел. Охнула в испуге готовившаяся испить крови затравленного зверя стая. Но всех больше испугался в тот миг Иван. Не за себя, нет! За отца, за матушку с сестрой! Он так хотел, чтобы они жили!

– Тятенька, родимый, не надо! – вскрикнул отрок, бросаясь к родителю.

И дрогнула отцовская рука, взгляд его, видевший дотоле только врагов, скользнул по лицам родных… Залязгали мечи ляхов. Вот, сейчас ринутся они и изрубят всех! Иван инстинктивно заслонил собой родителя, желая лишь одного – чтобы вся эта сталь обрушилась лишь на него одного. Но в этот миг в башне появился воевода Ян Потоцкий и резко приказал своим людям:

– Мечи в ножны! Не трогать их!

Для него, Яна Потоцкого, взять в плен столь доблестного соперника, как смоленский воевода, было куда большей честью, чем убить его…

– Господи! – Иван попытался приподняться, но лишь захрипел и упал на руки сына. – Господи, зачем я помешал ему тогда?! Зачем помешал поднести огонь к тем бочонкам?! Мертвые сраму не имут… И мы бы не имели его! И никто никогда не поругал бы имени воеводы Шеина! Я, я один во всем виноват! Прости, прости меня, отец… Это я, проклятый, погубил тебя… Это все я…

***

Палач был мастак своего дела и на славу «потешил» толпу, собравшуюся на Красной площади поглазеть, как четвертуют самого опасного государственного преступника со времен самозванцев. Этому казачьему вождю удалось отвоевать у московского Царя Самару и Астрахань, Царицын и Саратов, все Поволжье полыхало и покорялось казацко-мужицкой силе. Он был разбойником и мятежником, но, глядя на него, не мог Алексей не испытывать уважения к его дивному мужеству. Кнутом битый, огнем опаленный, на дыбе изломанный, стоял атаман Разин на эшафоте и со спокойствием слушал страшный приговор. А выслушав, повернулся к Собору Покрова, поклонился на три стороны и промолвил лишь одно слово:

– Простите!

Когда казнимому палач отсек руку и ногу, брат его, придя в малодушие и ища спасти себя, возопил:

– Я знаю слово и дело государево!

И тогда атаман, повернув к нему лицо с выкаченными из орбит глазами прохрипел со злостью:

– Молчи, собака!

Подивился Алексей вновь силе этого страшного, жестокого, но необычайно мужественного человека. А палач, видать, убоявшись, что царский супостат успеет сказать еще что-либо, поспешил отсечь ему голову. Сверкнул окровавленный топор, покатилась голова по деревянному помосту, охнул народ одобрительно…

А Алексей невольно зажмурился. Затем искоса взглянул на стоявшего рядом отца. По бледному лицу последнего угадал он, что то же чувство, та же мысль владеет теперь родителем. То же жуткое, пускай и никогда не виденное, воспоминание…

– Пойдем отсюда, Алеша, – тихо сказал Семен Иванович, беря сына за руку.

Продравшись сквозь толпу и оказавшись за кремлевскими стенами, отец перевел дух и отер выступивший на лбу пот.

– Жаден, жаден люд московский до забав кровавых, – вымолвил он.

Алексей же, вновь вернувшийся мыслями к поразившей его атаманской силе, заметил:

– Когда бы этакое мужество да доблесть, да таланты воинские – да на Государеву службу! Какой бы славы мог он достичь!

Семен Иванович задумчиво посмотрел на сына:

– Славы? – переспросил отрывисто. – Может статься и так… А, может, и топора катова и посрамления великого – за доблесть свою да службу Государеву! Как прадед твой, Царствие ему Небесное!

Затуманилось чело мальчика при сих словах. Горькая судьба прадеда сызмальства томила его душу. Один из самых прославленных героев Смутного времени, возвратясь из долгого плена, в коем находился с женой и чадами, он поперву был обласкан молодым Государем Михаилом Федоровичем. Отец и соправитель его, патриарх Филарет, возвратился из плена вместе с прадедом и до самой кончины оставался ему другом и покровителем. Когда же святитель почил, воевода Шеин лишился своей опоры при дворе, силу обрели его завистники, клеветавшие Царю, будто бы он, Шеин, в плену целовал крест королевичу Владиславу…

Случай для расправы был найден скоро. Старому воеводе было приказано отвоевать некогда доблестного обороняемый им Смоленск у ляхов. Вот, только в предпринятом походе на всяком шагу встречал прадед препятствия со стороны Москвы. То казну и припасы задержат на несколько месяцев и тем сделают невозможным начать поход в летнюю, самую пригодную для того пору, то просрочат самый приказ царский с тем, чтобы тот оказался невольно нарушен, то не пришлют обещанных пополнений. Все это сделало невозможным взятие Смоленска. И в неудаче этой обвинили Шеина, представив его в царских очах изменником и злодеем. Старца Филарета не было в живых и защитить прадеда было некому. Царь Михаил Федорович мог бы проявить снисхождение к опальному воеводе, вспомнив прежние заслуги его, но не только не сделал этого, но обошелся с верным защитником своего царства, как с худшим из разбойников. Шеина пытали, а затем обезглавили… На том же самом месте, где ныне отсекли голову бунтарю Степану Разину. Семью прадеда лишили всего имущества и сослали. Дед, Иван Михайлович, умер в дороге на руках у маленького сына и безутешной жены…